Последний аккорд
Шрифт:
Эдди кивнул, и Голд вернул ему улику, попрощался и поспешил прочь. Его надежды не оправдались, и он злился. Злился на себя за собственную недальновидность и бессилие, злился на Адама за то, что тот умудрился в это вляпаться, и боялся верить робкой надежде на то, что смерть Стефано была точкой в этом деле. Он должен был убедиться, удостовериться во всём лично.
Остаток дня он был нервным и раздражительным, сорвался на беднягу Рэя, забыл о преувеличенно вежливом тоне во время переговоров с мистером Принсом, а потому, когда он въехал на подземную парковку недалеко от собственного дома, то некоторое время сидел в машине, не желая нести в семью злость и досаду. Справившись с чувствами, Голд пошёл домой. Открывая входную дверь, он старался
Голд тихо проскользнул в гостиную и сел в кресло. Белль ему улыбнулась, но лекцию свою не прервала.
— Гамлет — это даже не столько рассуждение о сущности нравственного выбора, сколько о разрушении иллюзий, от которых страдают все герои. Начиная с Гамлета и Клавдия и заканчивая Розенкранцем и Гильденстерном, — рассказывала Белль. — Иллюзия власти, иллюзия любви, иллюзия свободы и самая опасная иллюзия бессмертия. Одна за другой иллюзии разрушаются. Гамлет, анализируя события и самого себя, отмечает эту иллюзорность, этот нежизнеспособный идеализм, ставит под сомнение абсолютно всё, сознательно приходит к пониманию некой невысказанной истины, а потому это для него особенно болезненно. Гамлет не обладает властью, понимает ограниченность своей воли, как человек, одержимой сильной страстью. Он разочаровывается абсолютно во всем, и понимает, что обречён на смерть. Последнее принять сложнее всего.
Она пояснила свою мысль на примере из пьесы, процитировала пару мест и сделала заключение.
— Спасибо, — поблагодарил Крис. — Я бы к этому не пришёл.
— Пожалуйста. Мне только повод дай, — улыбнулась Белль и повернулась к Голду. — Вижу, что теперь мы можем садиться за стол?
— Да, — улыбнулся Голд. — Рад, что вы меня дождались.
— Мы не скучали.
— Хочешь провести ещё одну лекцию?
— А я не откажусь, — поддержал Крис. — Через неделю у нас Фолкнер.
— Вот через неделю и поговорим, — усмехнулась она. — А на сегодня всё. Умойтесь — и за стол!
Фолкнер мог подождать неделю, а вот другой мёртвый борец за справедливость и его дядя — нет. За ужином Голд старался не думать о Стефано и потом, когда Крис ушёл спать, не хотел говорить о нём, но должен был и, прервав длинные рассуждения Белль о взаимоотношениях Криса и английского языка, сказал.
— Ясно… — закивала Белль. — То есть он мёртв. Это официально.
— Пока нет тела, наверняка не скажешь, — возразил Голд. — Однако теперь я ищу труп. Как-то так. Я мало верил, что парень жив, но немного надеялся. Теперь я менее наивен.
— А что с Адамом?
— Я не знаю. Ты говорила с ним?
— Я пыталась. Я пыталась, но он сказал, что если я не перестану поднимать эту тему, мы поссоримся. Не хочу с ним ссориться.
— Тогда всё остаётся прежним.
— Надеюсь, не всё, — вздохнула Белль. — Надеюсь, что впредь мы будем осмотрительнее. Ты будешь осмотрительнее. Не рискуй не подумав.
— Я собираюсь к этому прислушаться.
В среду мистер и миссис Голд собрались на вечер встречи выпускников Колумбийского университета за 2024 год. Вечер был только для выпускников исторического факультета, то есть людей не должно было быть так много, как Голд успел себе нафантазировать. Впрочем, Белль тоже была не так уж радостно настроена.
— Я должен выбрать рубашку в тон к твоему платью? — шутливо спросил Румпель из гостиной. — Или мне остаться в чёрной?
— Ты выбрал рубашку в тон.
Белль показалась из-за двери, облачённая в строгое чёрное вечернее платье, с небольшим вырезом, открытыми плечами, на которые небрежно была наброшена лёгкая шаль. Довершали образ винтажная причёска, длинные перчатки и жемчужные украшения. Она была похожа на изящную даму двадцатого века, одновременно слабую и сильную, уверенную и нерешительную,
— Как я тебе? — улыбнулась Белль.
— Очаровательно, — ответил Румпель. — Восхитительный образ.
— Ты бы так сказал про всё, — отмахнулась она. — Знаешь, мы можем не идти, если ты не хочешь. Извини, что тащу…
— Уже поздно. Я полностью настроился на это испытание, — прервал её Голд. — Я уже вызвал машину, так что надевай пальто. Нам пора.
Встреча проходила в одном фешенебельном ресторане с итало-греческим уклоном, расположенном в Адской Кухне. У входа в главный зал их встретила приятная стройная темнокожая женщина, которая пару мгновений в полном изумлении смотрела на Белль, а потом радостно бросилась её обнимать.
— Белль! Не могу поверить, что это ты! Куда же ты пропала?
— Это долгая и неинтересная история, Анни! Давно не виделись, — с неменьшей радостью откликнулась Белль и заметила, что Анни вопросительно смотрит на Голда. — Анни, это мой муж Руперт Голд. Руперт, это Анни Бийе. Она председатель исторического общества города Нью-Йорк. Не путаю?
— Всё так, — широко улыбнулась Анни и протянула Голду руку. — Рада знакомству, мистер Голд.
— И я, — отозвался Голд, пожимая её руку. — Я тоже очень рад.
Анни проводила Белль и Голда к их столу, за которым, судя по всему, были выделены места ещё для троих гостей. Белль не хотела просто сидеть, а потому они, подобно остальным гостям, взяли по бокалу красного и пустились на поиски её старых знакомых. Разговор, подобный тому, что был у Белль с Анни, в разных вариациях разыгрывался ещё с десяток раз, и она начинала уставать от этого сильнее, чем Голд. Она хотела повидаться с кем-то определённым, и этот кто-то не пришёл. Зато их встретила другая знакомая, которой Белль если и обрадовалась, то всего на минутку. Полная жизнерадостная женщина, обаятельная, но напрочь лишённая чувства такта. Звали её Дейзи Чейз. Она тоже пришла с супругом, который внешне страшно напоминал её саму, но был куда приятнее в общении и неловко улыбался, когда его жена позволяла себе лишнего. Дейзи и её муж оказались за одним столом с ними, и Дейзи рассказала обо всём, что с ней случилось за последние восемнадцать лет, показывала фотографии своих троих детей и четверых внуков, вытягивая подобные сведения из них. За ужином Дейзи вспоминала истории из их студенческой жизни. Голд знал их все, кроме одной, самой примечательной. Оказалось, что очень давно, ещё до рождения Альберта, когда Белль впервые летала с другими студентками в Париж, она проявила себя настоящим героем. Дейзи рассказала о том, как все девочки пошли в бар и как они с Белль ушли раньше всех спать и готовится к лекциям, но недолго радовались покою и сну, потому что три их однокурсницы, совсем ещё девочки, попали в переплет и застряли в квартире с тремя абсолютно ненормальными кавалерами, которые пытались их изнасиловать. И им бы удалось это, а может, и ещё что похуже, если бы Белль и Дейзи за ними не приехали.
— Ух! Я тогда так перепугалась! — восторженно сказала поддатая Дейзи. — А ты и бровью не повела! Такая храбрая!
— Да, наверное, — Белль покраснела и с опаской покосилась на Румпеля. — Я помню, Дейзи. Спасибо.
— Не хочешь потанцевать? — с нарочито любезной улыбкой поинтересовался Голд.
— Не хочу, но надо.
Извинившись перед Чейзами, они, держась за руки, проследовали к месту, где под тихую музыку уже танцевало и перешептывалось несколько парочек. Голд положил руки ей на талию и несильно сжал. Руки Белль легли на его плечи. Он смотрел на неё, а она — в сторону, и оба молчали. Она боялась, что он обидится, и он должен был бы, но не мог за давностью лет. Не мог, несмотря на то, что его гнев был бы справедливым даже с точки зрения взаимной честности и тех неудобств и угрызений совести, которые он сам испытывал, когда что-либо от неё скрывал.