Последний танец Кривой белки

Цуприков Иван

– Д-та, - ежась от холода, прошептал Михаил.
– У Нуми-Торума есть дети. Старший из сыновей его Полум-Торум ведает всей рыбой и зверьми. Второго сына зовут Мир-суснэ-хум, он - "Небесный надзиратель", он смотрит, как ведут себя братья - люди.

Третий сын Нуми-Торума Аутья-отыр, он похож на щуку и живёт в Оби. Четвертый сын Нуми-Торума Нёр-ойка, он - покровитель оленей. О нем я тебе уже говорил.

Так, что тебе сказал Хромая белка?
– заглянул в глаза Михаила Муравьев.

– Каза, ска-за, сказа, а, - прикусил нижнюю губу Степнов.
– Хоросо.

– Ну, и добре,

зачит, поможет.

– А ка-а-за ч-ч-ч.

– Стоп, - поднял руку Виктор и посмотрел в небо.
– Какая красота, Мишенька. Так, что он сказал?

– Яшка иди, - и проглотив слюну, без ошибок произнес, - сам меня позовет.

– Вот, видишь, Мишенька, говоришь уже без запинки, не как вчера. Помогать тебе начал Хромая Белка. А, вот, и Яшка к нам идет, - встал Виктор в полный рост и, смотря в болото, замахал кому-то рукой, громко закричав, - Яша, ты ли это?

– Оу-уя, я-яо-о, - то ли эхо, то ли кто-то ответил Муравьеву.

– Он, он!
– разулыбался Виктор, показывая Михаилу куда-то вдаль.
– Не видишь? А, вон, олень идет, метров триста отсюда.

Михаил встал и стал всматриваться.

– Вот там серая полоса, видишь? А справа от нее серое пятнышко удаляется. Видишь? Да, не торопись бежать глазами, медленно их веди. Вон туда смотри, не своди с того места глаз, а приметишь, что оно, то пятнышко, дальше и дальше от полосы отходит. Это - он, Яшка Рыскин. Если бы звучало ы-ы-ы, то значит Тишка, а если я-я-я, то Яшка. Через три-четыре часа будет здесь, а, может, и больше. Высохнуть успеешь.

– Так, т-тыриста метра?
– не понял Степнов, почему так долго это небольшое расстояние будет идти к ним Яшка.

– Так, я же тебе говорил, что река петляет. А он нас на олене встречает, на санях. Олень Ойка у него умный, как человек, знает, что Тишка плавать не умеет и поэтому воду обходит.

– Ойка?

– Старик. Старик, значит.

– 2 -

Ошибся Виктор, не Ойка звали оленя Яшки Рыскина, а Ойёшка, может, Алешка. Михаил хотел расспросить Яшку, как звали олешку, да заикаться стал, а потом и сам понял, что у оленя не было никакой клички, беззубый Яшка так всех оленей называл - Ойёшка.

Роста Яшка был небольшого, по грудь Мишке. И не спокойный. Как заводная мышка крутится, крутится, никак не угомонится, что-то ищет, что-то укладывает, не поймешь, что делает и зачем. Да, еще и что-то говорит, только что, не расслышать, себе в бороду говорит: тр-р-р-р. Вот, поэтому и прозвал его про себя Михаил заводной мышкой. Ее заведешь ключиком, вот она и бегает туда-сюда и тарахтит, тарахтит.

Наконец, Яшка угомонился, сел в нарты, уложил рядом с собой рюкзаки Степнова с Муравьевым и, ударив хореем (палкой) по крупу оленя, поехал назад, по болоту, откуда пришел к ним. А Виктор с Михаилом, оставили у себя только ружья и пошли за Яшкой пешком. А хант быстро не едет. Пройдет со своим олешком минут пять, остановится, поджидает гостей. Потом снова как закричит: "Ку-у-у, ку-у-у" и поедет дальше. Но Михаилу некогда следить за Яшкой с оленем, они идут вдогонку по оставленному нартами следу. Купаться в холодной воде, у Михаила больше охоты

нет. Виктору тоже. Да, и идти стараются быстро. До ночи осталось всего несколько часов.

– Моза, назат? - пытается остановить Виктора Михаил.

– Идем, - хрипит Муравьев.

– Вита, нось, нось.

– Там остров есть.

– А-а.

– Остров там есть, - резко остановившись и обернувшись к Михаилу, громко повторил свои слова Виктор.
– Не строй из себя труса, - сжав губы, громко прошептал Муравьев.
– Лучше поторапливайся.

"Легко сказать "поторапливайся", - проваливаясь в зеленый мох по колено, а то и глубже, думает Михаил. И торопится, другого выхода нет. Желтый шар солнца, опускаясь ниже и ниже меняет свой цвет, сначала на оранжевый, и вот-вот начнет краснеть. Степнов уже к этой картине привык.

Невольно обернулся назад, посмотрел, далеко ли ушли от берега. Оказывается, нет. За час ходьбы удалились от леса всего-то метров на двести-триста. Наконец, начали поворачивать на новую петлю Золотой речки. Местами ее лужи хорошо просматриваются сквозь мох. Вода прозрачная, трава хорошо фильтрует ее, поглощая в себя всю муть, так сказать, съедобные "добавки".

Вода, начерпанная внутрь сапога, пропитывает носки, которые слезают с ноги, и начинается мучение, голые пятки трутся о внутреннюю часть сапога, вылезают все выше и выше, и создается такое впечатление, что скоро он потеряет сапог.

Но Михаил понимает, что здесь незачем останавливаться. Чтобы снять с себя сапог и поправить носки, нужно или на что-то опереться, или стоять на тверди, а не на мшаном ковре. На одной ноге здесь не устоять, тем более, когда по колено проваливаешься.

Наконец-то, новая петля началась. Прошли рядом с кустарниками. Какими, рассматривать некогда.

– Терпи!
– слышит он голос Виктора.

– Кому та?
– спрашивает Михаил.

– Тебе, - отвечает он.
– Сопишь от боли. Терпи, скоро выйдем на сушь.

"Когда же она будет эта сушь?"

Солнце уже завязло в болоте, проваливается в него, и от сопротивления покраснело, как расплавленное железо.

И снова новый виток пошел.

Михаил хотел было обернуться, да посмотреть, как далеко ушли от берега, да невольно споткнулся и упал, но уже не в воду, а на что-то твердое.

– Слепой, да?
– смеется Виктор.
– Все, закончилось болото. На пупок вышли. Здесь и ночевать будем, да, Яшка?

– Та, та, - смеется тот.
– Спирта принесла?

– Есть немножко, - у Виктора голос стал тонким.
– Ты, это, давай шкуры.

– А ты - спирт, - требует Яшка.

Михаил с помощью Виктора снимает с себя сапоги и начинает сливать из них воду. Виктор подает ему два полиэтиленовых кулька, и он их натягивает на босые ноги.

Хант бегает, крутится, и Михаил, сколько бы не хотел, так его лицо толком и не смог рассмотреть. Какое-то оно маленькое, покрытое редкой бородкой, то ли седой, то ли цвета слоновой кости. Трудно понять, вечер смазывает все цвета в один тон, серый. И глаза у Яшки тоже серые, хотя несколько часов назад они вроде были голубыми. А потом, когда хант еще раз обернулся к Михаилу, то вроде и светло-серыми стали.