Последний танец Кривой белки

Цуприков Иван

– Да, та.

– Ну, и хорошо, Мишенька. Давай, не отставай, все должен съесть, дорога у нас длинная.

Михаил ест, вылавливая один за другим кусочки масленка. Гриб твердый, раздавливается зубами, как недоваренный картофель. Вспомнилось, как он с женой и детьми на Конде рыбачили. Варили уху, а картофель забыли дома. Сосед рыбак угостил их своей картошкой, прошлогодней, и сколько ее они не варили, она рассыпчатой не была, оставалась твердой, как стекло. И только, когда уха переварилась, рыба рассыпалась в ней, превратив суп в рыбью кашу, тот

рыбак признался, что эта картошка у него в подвале была зимой заморожена, поэтому и не разваривалась. Что делать, не выливать же уху, были так с детьми голодны, что съели всю ее до капли.

И, вспомнив эту историю, Михаил тут же закашлялся. И сколько не пытался Виктор помочь ему, ничего не удавалось, он отталкивал старшего товарища от себя и, ухватившись обеими руками за мох, рвал его и бил им об землю, крича:

– Наста. Наста, что же я сделал с вами! Юла, Саса...

Виктор, поняв, что произошло с Михаилом, отсел от него в сторону. Что говорить, к парню вернулась память. Знает ли, как погибли его родные? Кузьма говорил, что их машина перевернулась. По всем расчетам, водитель резко повернул руль вправо, и машина ушла в кювет. Дорога была отсыпана на болоте, на метра полтора выше него. Причину аварии так и не установили.

– Они со мнай погибли?
– икая, вытирая рукавом слезы с грязью, спросил Михаил.

– Да, так Кузьма сказал.

– А мна нет?

– Тебе нужно было восстановиться, - защитил Кузьму Филиппова Муравьев.
– Любая плохая информация тебя возвращала в болезнь, и врачи пришли к выводу, что ты сам все должен вспомнить, - еле слышно говорил Муравьев.

– Не спасла?

– Нет, Мишенька. Ты уже ничем им не поможешь.

Михаил поднял с земли тарелку и ложку и, держа их в руках, замер.

– Не кори себя, Мишенька. Память потихонечку восстановит, как все произошло.

– Я бивца!

– Н-нет, ты был пассажиром.

– Пасса...

– Да, да, ты был пассажиром.

– Не помнят.

Забрав у Михаила тарелку с ложкой, Виктор помыл их в озере. Потом достал из рюкзака флягу и, налив из нее немножко жидкости в кружку, подал ее Михаилу.

– Это - спирт. Помяни жену с детьми. Тебе его развести?

– Нат, - покачал головой Степнов и, взяв кружку, и залпом выпил находившуюся в ней жидкость.

К удивлению Виктора, он даже не скривился. А только, открыв рот, сделал несколько сильных вдохов в себя, а потом перекрестился. И, упершись локтями на колени, закрыл ладонями свое лицо и долго сидел так, погруженным в свои мысли.

Виктор, не мешая ему, прикрыл глаза, отдыхал. Он понимал, что это рано или поздно должно было произойти с Михаилом, и он бессилен сейчас хоть как-то поменять эту ситуацию. Михаилу нужно время, чтобы пережить горе, потерю семьи. Сколько оно будет длиться, трудно сказать. Годы. Но сейчас на него навалилась вся боль.

– Еще спирта дать?
– спросил у него Виктор.

А Михаил словно и не слышал его, так и оставался сидеть без движений.

– Миша, тебе дать

еще спирта?
– приблизился к нему Виктор.

Он оторвал свои красные глаза от ладоней и посмотрел на Виктора, спросив:

– Как так?
– и, взяв из рук Муравьева флягу, сделал из нее несколько глубоких глотков.
– Я найти его.

Кого(?) Виктор не стал расспрашивать, понимая, придет время, и Михаил ему все расскажет, если посчитает это нужным.

– 2 -

– Где я?
– Михаил поднялся с земли и посмотрел на Виктора, на поляну, покрытую беломошником, на великанов сосен.

– Не помнишь?
– прищурился Виктор.

Михаил машет головой.

– Шел со мной, шел, и не помнишь? Много ты выпил вчера, Мишенька.

– А, да, та, - положил ладони на виски, прошептал Михаил.
– Горэ.

– Ты еще молод, - прошептал Виктор.
– Но уже стар. Не знаю, Мишенька, как тебя и поддержать-то. Так, пойдешь со мной или домой вернешься? Если со мною, то будь мужчиной. Обучу, чему могу, будешь помощником. Когда захочешь вернуться в город, держать не буду. Я, как и ты, остался без семьи.

Михаил поднял голову и посмотрел в глаза Виктора.

Они маленькие, как и его лицо, но в них есть цепкость. Цепкость охотника. Мгновения хватает, чтобы понять, что с тобою делать, нужен ты ему или нет. И, в то же время, в улыбке Виктора доброта, рассудительность.

– Да, - кивнул головой Михаил.
– Там зло, - махнул он рукой.
– А там?

– А там - мир. Придет время, и он тебя поглотит, как туман, и ничего о тебе никто знать не будет. Может, ворона, когда будет клевать твое мясо, или медведь, волк. Но они съедят и забудут.

– Да, та, - закивал головой Михаил.
– Там Нэ-астя, Юля-я, Сас-ша.

– Они здесь, с тобой, - и Виктор, приблизившись к Михаилу, положил свою ладонь, ему на грудь, - как моя жена, здесь, - и приложил свою вторую ладонь к своему сердцу.

– Да, та, - глубоко вздохнул Михаил.
– Они-и, ту-ут. Не оттам.

...Рюкзак легче не стал. Даже наоборот, казался еще тяжелее, чем раньше. Значит, перебрал вчера.

Услышав щелчок затворов от ружья, Михаил поднял голову и посмотрел на идущего впереди Виктора. А он, сбавив ход, вскинул ружье и, немножко повернув тело направо, что-то искал среди деревьев.

Потом, резко остановившись, поднял вверх руку, чтобы Михаил остановился.

Хрустнула ветка. Виктор, услышав это, повернувшись к Степнову, улыбнулся и прошептал:

– Олени. Немного их, но смотри, сколько нагуляли, - и обвел рукой вокруг себя.

Михаил, провожая глазами его ладонь, посмотрел на землю и только сейчас заметил, как весь мох был, буквально, перекопан.

"Да уж, шел, как слепой, - подумал он.
– Как изрыли своими копытами землю здесь олени. Сколько раньше таких мест видел, но как-то и не думал, чьих ног это дело. Оказывается оленей".