Последняя из рода. Скованные судьбой
Шрифт:
Мамору кивнул. С изумлением он осознал, что чувствует... вину. За то, что не сказал, хотя не должен был. И они едва ли говорили друг с другом во дворце. Она ненавидела его и мечтала уничтожить при первой же возможности. А он... он пытался выжить, балансируя на очень тонкой грани. И сохранить ее жизнь.
— Меня никогда не трогало это пророчество. Ни оно, ни многие другие, — глухо сказал он, когда устал вслушиваться в повисшую между ними тишину.
— Он никогда не оставит меня в покое, — шепнула Талила.
Ему не нужно было спрашивать, кого она имела
— Раньше... раньше я думала, что нужна ему, чтобы родить ребенка, который унаследует мою магию. Что поэтому меня оставили в живых, — быстро и отчаянно зашептала она, и ее ладонь все сильнее собирала в кулак плащ на груди. — Но если это правда... мой ребенок... разрушит старый миропорядок и создаст новый? — она обожгла его взглядом.
Мамору стиснул челюсть. Слишком многое плескалось сейчас в ее глазах. Слишком многое, и у него не было ответов ни на один вопрос.
— Никто никогда не оставит меня в покое, — Талила резко опустила голову и вытянула руки вдоль тела, стиснув кулаки. — Мой дядя был прав.
— В чем? — хрипловатым голосом от с трудом сдерживаемых эмоций спросил он.
Он смотрел на нее и понимал, что ответ ему не понравится.
— Он хотел меня убить, — Талила горько усмехнулась. — Единственный из всех, кто не хотел до меня добраться.
Мамору прищурился, сузив глаза. Он не мог не заметить лихорадочный взгляд, которым она бегала по его лицу. Ее губы едва заметно подрагивали, она постоянно прикусывала их, силясь удержать рвущиеся из груди рыдания. Брови пошли некрасивыми заломами, как если бы ей было очень сильно больно, но она старалась не показать эту боль, что раздирала на части.
Он шагнул вперед раньше, чем подумал, и притянул Талилу к себе. И сразу же почувствовал, как уже его собственная боль отдалась острой вспышкой в лопатку. Ему было плевать.
Талила вцепилась в него изо всех сил, едва ли не повисла на его плечах, хватаясь так отчаянно, словно висела над обрывом и могла сорваться, если только он отпустит ее. Она не то всхлипнула, не то резко втянула носом воздух, и он услышал сдавленный, приглушенный стон, когда она уткнулась лицом ему в грудь, чуть пониже шеи. Он не видел ни ее глаз, ни ее губ, лишь темноволосую макушку, но почувствовал, как все ее тело содрогнулось. Раз, другой, третий...
Руки сами собой начали поглаживать ее по плечам и волосам, убранным в длинную косу. Мамору, медленно переступая ногами, повернул их вдвоем так, что он оказался спиной к лагерю.
— Я не хочу... — услышал он ее осипший голос... — я не хочу всего этого...
— Я знаю, — сказал он тихо, почувствовав, как вспыхнула огнем метка, которой уже не было на его спине. — Я знаю.
Она права, осознал он так ясно, как никогда прежде. Император никогда не оставит ее в покое. Никогда не оставит в покое его самого. Снегопад, который припорошил все дороги, сделав любые перемещения невероятно трудными, подарил им иллюзию нормальности.
В этом лагере они были словно в кольце, где время не имело власти. С одной стороны — величественный горный хребет и враг, поджидавший на
Прошло уже немало времени, но Мамору не знал, что происходило снаружи. Их жизнь сузилась до этой точки в горах, но Талила была права.
Там, где-то снаружи, за пределами бескрайних гор с белоснежными шапками жил, дышал, ходил его младший брат. Император.
За их головы наверняка было назначено вознаграждение. Быть может, отправлена армия. Та, что еще осталась в столице. Та, что была созвана со всех уголков Империи...
Мамору заскрежетал зубами. Он слишком много времени провалялся в беспамятстве. Слишком многое упустил.
Охватившая Талилу истерика стала для него ушатом ледяной воды.
Они не могут оставаться здесь. Они не могут больше сражаться с Сёдзан, потому что... потому что теперь их настоящий враг — его, ее — это вовсе не самураи из соседней страны. Он слишком сильно погряз во всем этом, и слова давней клятвы пустили в нем глубокие корни.
«Империя превыше всего».
Так сказал ему отец в день, когда поставил рабскую печать. И Мамору навсегда запомнил эти слова. Они были в него впечатаны. Он рос с ним на устах, он воевал, он терпел наказания брата, он делал то, что ему велели, он исполнял свой долг: перед страной, перед Императором, перед теми, кто его презирал, ненавидел и боялся.
Но больше нет.
Пока он мучительно размышлял, то не заметил, как затихли, а потом и вовсе прекратились всхлипы. Он опустил взгляд, почувствовав, что Талила дернулась в его руках. Ее лицо было белее свежевыпавшего снега.
— Я... — смущенно пробормотала она, и он удивился, что ее голос может звучать так робко, — я прошу прощения. Это... это больше не повторится... — сказала она, словно была всего лишь солдатом в его армии, а он — всего лишь полководцем.
— Ты права, — Мамору явно не собирался её отпускать. Талила, сделав несколько попыток вырваться, в конце концов остановилась.
Он все еще сжимал ее плечи, а она по-прежнему цеплялась за него.
— Император никогда не остановится, — в его взгляде вспыхнул гнев. — Но его можно остановить.
У нее перехватило дыхание. Талила медленно подняла заплаканные глаза, думая, что ослышалась. Она удержала на губах слова, которые рвались наружу.
— Я его остановлю, — сказал он твердо.
«Как же все остальное?» — могла бы спросить она.
«Как же Сёдзан и необходимость защищать страну от вторжения?»
«Как же то, что бунт в столице развалит Империю на части, и враги растерзают ее без малейших усилий?»
Она не спросила ничего. Но нашла в себе силы разжать пальцы, в которых стискивала его плащ. Казалось, они занемели за время ее слабости, и сейчас по ладоням раз за разом проходила судорога.