Последняя из рода. Скованные судьбой
Шрифт:
— Нам нужно поговорить, — сказал он, и Талила почувствовала, как тревога подступила к горлу.
Она смогла лишь деревянно кивнуть и, повиновавшись его жесту, опуститься на свой футон напротив него.
— О том, что ты сказала утром.
Талила мысленно выругала себя, когда ощутила острую горечь разочарования. Какая-то глупая, очень глупая часть нее желала услышать: «о том, что я сделал утром».
Ее отец был прав. Женщинам не место на войне. Она позорит себя,
— Ты не проклята, Талила. Как не проклят и твой дар.
Ей показалось, своими словами он ударил ее под дых. Воздух с резким шипением вышел из легких, и она раскрыла рот, пытаясь вдохнуть, но не смогла: скрутивший горло спазм помешал.
— Моя магия слишком важна и ценна. Я помню, — все же просипела она и опустила голову, позволив чёрным волосам скользнуть ей на лицо и закрыть его от прожигающего взгляда Мамору.
И потому она не увидела, как он дернулся, словно его тоже кто-то ударил.
— Это так, — тяжело произнес он. — Но не в этом дело. Ты... ты не хотела никому причинить зла. Вот что главное.
— Откуда ты знаешь? — она посмотрела на него сквозь темные пряди волос и вновь уперла взгляд в футон. — Может, хотела. Может, потому огонь не удалось унять, пока он не сжег все дотла.
Мамору нахмурился.
— Потому что я знаю тебя, — просто обронил он, и Талила издала звук, похожий на задушенный всхлип.
— Не знаешь, — прошептала она сухими губами. — Не знаешь. Чем я отличаюсь от Императора, которого ненавидят и презирают за его жестокость? Я одной своей ладонью уничтожила целый город... вместе с невинными людьми...
— Это не так. Я знаю о жестокости Императора все.
Что-то в его голосе заставило Талилу поднять голову и отвести от глаз волосы. Выражение лица Мамору напоминало застывший камень. Они почти не говорили о его печати с того дня, как она ее уничтожила. Но сейчас он имел в виду именно ее.
Он скривился, заметив ее взгляд.
— Ты меня жалеешь.
— Нет! — вскинулась Талила, но обманывать у нее всегда получалось скверно.
— Но, видишь ли, эта жалость — и есть то, что отличает тебя от него. И от многих, многих других.
В носу защипало, и Талила сдвинула брови, пытаясь сдержать слезы. Плакать второй раз за день она не будет.
— Но это не понять со стороны. Для всех я буду проклятой убийцей. Той, которая разрушила их дома, сожгла город. Той, которой будут пугать непослушных детей, чтобы не баловались… — прошептала она горько и вновь опустила голову.
Волосы поползли вниз, но закрыть ее лицо им не позволила рука Мамору. Он завел тяжелые пряди ей за уши и бережно коснулся двумя пальцами ее подбородка, чуть приподняв.
— Это цена, которую платим мы все. Быть может, о тебе не сложат легенды. Но какое это
— Попутно убивая других... — едва слышно прошептала она.
Мамору позволил горькой улыбке тронуть свои губы.
— Мир полон крови. И, увы, никто не сможет проложить путь к свободе, не ступая по ней.
Он скользнул взглядом по ее лицу: покрасневшие от сдержанных слез глаза, едва вздрагивающие губы.
Она молчала, и он понял, что ей отчаянно не хватает простого утешения. Но разве было право у него, воина, обмануть ее словами о «бескровной победе»?
— Когда закончится война, — произнёс Мамору тише, мягче, — кто-то увидит в нас защитников, кто-то — палачей. Но есть ли у нас выбор?
Талила подняла глаза. В их глубине таилось столько боли, что у него болезненно сжалось сердце.
— Ты никогда не будешь похожа на моего брата, — произнес он твердо. — Важно не только, что мы делаем, но и почему. Ты защищаешь людей, а не губишь их ради власти.
Она невольно дотронулась до ладони Мамору, будто искала точку опоры, и он ответил на ее прикосновение и сжал ее пальцы в своих.
Талила на миг отвернулась, и прежде чем он успел понять, что происходит, она потянулась вперед и коснулась его губ. Поцелуй получился коротким и ослепляющим. Она придвинулась ближе и крепко сжала воротник его куртки, и Мамору почувствовал, как мышцы застыли от накатившего тепла, и мир вокруг исчез — осталась только она.
Но внезапно он, очнувшись, отстранился, прижимая ее к себе за плечи, но не позволяя вновь приблизиться. Взгляд его метался между ее глазами и покрасневшими губами.
— Нам нельзя… — прошептал Мамору хрипло, и было непонятно, обращался ли он к ней или к самому себе. — Талила, это ошибка.
На его лице читалось страдание, и он сам не знал, чего опасался сильнее больше: нарушить собственные принципы или потерять последние крохи благоразумия. Он помнил, что вокруг идет война, что она — его жена только потому, что ее заставили. И любые чувства между ними — лишь запутают все еще сильнее.
Талила прикусила губу и попыталась отвести взгляд. Но сердце, бьющееся в груди словно загнанная птица, не позволило ей отступить.
— Ошибка? — тихо повторила она и стиснула в ладонях ткань его куртки, словно боялась, что он отвернётся и уйдёт. — Мамору… скажи правду. Разве ты не…
Он не дал ей договорить. Стон вины и смятения вырвался из его горла, когда он в один миг опустил руки, сдавшись желанию, и снова притянул ее к себе так, что между ними не осталось свободного пространства. Второй поцелуй получился глубже и отчаяннее первого, и когда они отстранились, шумный вдох нарушил гулкую тишину вокруг.
— Я… — начал он, не сводя взгляда с ее лица.