Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
– - Третьим, а не четвертым...
– - Третьим -- у богатых много всего, четвертым -- без земли не обойдешься...
Сказал и отошел к окну, вытирая шапкою пот с лица.
– - Молодец, Лукьянушка, как псалтырь отчехвостил!
– - шепнул ему приятель,-- И все -- истинная правда, как перед богом.
Калиныч просиял.
– - Это я еще без привычки, -- сказал он, -- вот наблошнюсь немного, лучше выскажу.
В избу вошел дядя Саша, Астатуй Лебастарный.
– - Эге народу-то: не прошибешь пушкой!
– -
Все примолкли.
– - Как ты поживаешь, дядюня?
– - спросил я.
– - Ты зачем к нам?
– - Мы-то?
– - засмеялся старичонка.
– - День да ночь -- и сутки прочь!.. Жизнь наша известная. Солдаты в экономию пришли.
– - Солдаты?
– - повскакали с мест товарищи.
– - Да, с ружьями... Идут по дороге-то и песни распевают, такие потешные!..
IV
Никто не созывал народ, никто не говорил о том, что к нам приехал горожанин. Повинуясь необъяснимой внутренней силе, какому-то душевному велению быть вместе, люди сами шли на улицу, на мир. Огромная площадь перед волостным правлением запрудилась осташковцами и жителями окрестных деревень.
– - Прислали за оратором!.. Веди, Иван, своего гостя к волости, -- вбежал в избу Остафий Воробьев.
– - Народ мечется, манифест, бат, об земле вышел.
Нас встретили без шапок. На крыльце, на том месте, где должен был стоять товарищ Дмитрий, разостлали ковер, начальству приказали скрыться.
Прошли у горожанина робость, недоумение, сами собой вылетели из головы, забылись перед этим морем людей "великие, единожды переживаемые акты", взволнованный жадными глазами, серо-землистыми лицами, он говорил просто, понятно, сердцем. Вытянув сухие шеи, как цыплята к квочке, жались к нему мужики, смотря неотрывно в рот и глаза.
Солнце зашло, брызнув последними искрами в лица. Мягким саваном легла на землю предвечерняя мгла.
При свете лампы был составлен приговор о присоединении к всероссийскому Крестьянскому союзу. Один по одному проходили мужики подписываться. Беря заскорузлыми руками перо, глубоко макали его в чернильницу, рассматривали на свет.
– - Где писать-то, -- спрашивали они, любовно глядя на бумагу, -- тут али тут? Не обмишулиться бы!
– - Кабы палицей или цепом писать, это -- наше дело. Лист за листом покрывались каракулями, крестами, закорючками.
Несколько богатеев пошли домой: не захотели подписываться. Шахтер и слободские парни нагнали их и насильно подтащили к столу.
– - Против мира?
– - злобно кричал шахтер.
Севостьян Притыкин -- чернобородый, высокого роста, плечистый мужик лет сорока восьми -- досадливо отмахнулся от Петюхи.
– - Н-не желаю! Нет таких законов, чтобы насильно!
Сзади его стоял Утенок, снохач, еще сзади -- заверниховский Фарносый. Все трое упрямо глядели в землю.
– -
– - глухо спросил Петя у Притыкина.
– - Нет.
Шахтер подошел вплотную.
– - Подпишешься?
– - Не подпишусь.
– - Так на же!
Сцепив зубы, шахтер хляснул Притыкина по лицу. Тот екнул, хватаясь за подбородок: между пальцев брызнула густая черная кровь. Дениска сбил с ног Утенка, а зобастый рябой парень из Петрушиной дружины -- Колобок -- с одного удара опрокинул Фарносого.
– - Июды!.. Перевертни!.. Воры!..
– - ревела толпа, протягивая кулаки.
– - Резать их! Как против всех, так таких резать!
Ошеломленный Дмитрий бросился к богатеям на выручку. Выплевывая кровь, они хрипели, прижимаясь к столу:
– - Это что же, -- разбой, смертоубийство? Это вы где такой закон взяли?
– - Молчи!
– - визжал Дениска, отталкивая Дмитрия и хватая Фарносого за горло.
– - З-задушу, тварь несчастная!..
Подскочили Богач, Калиныч, Васин, штундистов отец -- Кузьма, окружили избитых плотным кольцом; Лопатин уговаривал рассвирепевшего шахтера, товарищ Дмитрий -- слободских парней, а другие держали за руки Дениску.
– - Уймись, Денис, ты еще глуп, не надо!..
– - Все меня за дурака считают!
– - разразившись злыми, нервными слезами, кричал он, вырываясь из рук.
– - З-заем, изменщики!..
Притыкина с приятелями увели домой. Мужики опять стали подписываться. Никто не расходился. Слободские парни, Дениска, шахтер, еще какие-то незнакомые парни шныряли по толпе, о чем-то таинственно шушукаясь.
Сделав знак Никитичу, я стал на кучу щебня, наблюдая за ними.
– - Товарищ, подпишите и нас!
– - раздался сзади женский голос.
Около Дмитрия стояли Мотя, Настюща и Дарья Матвеевна -- жена Алеши Хрусталева.
– - Мужики подписываются, а бабе разве доли нет?
– - смущенно говорила Дарья.
– - Мы, чай, тоже люди...
– - В блюде!
– - ухмыляется Мышонок.
– - Подпиши, господин: Дарья Хрусталева, Настасья Володимерова, Матрена Сорочинская.
Дмитрий расплылся в радостную улыбку, суетливо расчищая место у стола.
– - Сию минуточку!.. Сию минуточку!..
Стоящий рядом Алеша Хрусталев весело говорил:
– - Это, землячок, наши бабы... Вот это вот -- сестра Петровича, Матрена, а вот эта, молоденькая, -- его жена Настасья Сергеевна, а круглолицая-то -- моя баба, звать Дарьей... Вы что, бёспортошные, себе земли и воли захотели?
– - Заткнул бы рот-то, -- сказала Мотя.
– - Язык-то -- словно помело в печи, трепло немытое!
– - набросилась на него Дарья.
– - Ужо-ка тресну тебя скалкой по лбу!..
– - Хорошенько его, Матвеевна, озорника! Не поддавайся, -- подзадоривали мужики.-- Теперь свобода слова и союзов!..