Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
– - Ваньтю бы надобно спросить? Куда он делся? Экий крученый, право слово!
– - Ваньтя побежал встречать студентов. Студенты хлынули.
Первым говорил на сходке Илья Микитич. Мужики не слушали, искали глазами студентов. Кричали Лопатину:
– - Переходил бы ты, Илюха, лучше опять в нашу православную веру, да право!
– - А то, к слову, в библию глядит, а лба не крестит!
Толпа шумела. Красные, возбужденные лица пронизывали Микитича сотнями испытующих взглядов, а он стоял на приступке крыльца, радостный, светлый,
После Лопатина говорил я. Пришло в голову: нарисовать картину крестьянской жизни с бесправием, нуждой, беспомощностью.
Но с первых же слов меня перебили.
– - Ты бы, Иван, помолчал об этом! Мы ведь и сами знаем, какая наша жизнь!
Я стал говорить о богатых -- запутался.
Тогда выскочил Алеша Хрусталев, сосед мой, взобрался на крыльцо и, размахивая шапкой, стал просить, чтобы замолчали. Мне сказал:
– - Подожди, кум, одну минутку, мы сейчас дело наладим.
– - Старики, это нам не известно, откуда к нам прилетают подметные письма, которые пишут студенты, но читать мы их читали... Те же самые слова говорил Лопатин-разновер и Ванюшка, верно?
– - Верно.
– - Неужто мы не знаем своей жизни?
– - Знаем.
– - А как живут другие -- тоже не знаем?
– - Тоже знаем!
– - Значит, вякать об этом нечего!
– - Вестимо!
– - Ну, теперь, Петрович, становись и расскажи нам чего-нибудь, как быть на белом свете. Кричи шибче, чтобы все слышали,-- обернулся ко мне Алеша.
– - Я скажу,-- громко отозвался кто-то из толпы.-- Меня послушайте: я все знаю.
Все обернулись на голос, а шахтер, расталкивая толпу, уже лез на крыльцо.
– - Тиш-ше!
– - Удалить старшину и писаря!
– - махнул рукою Петя.-- Долой их к черту, вредоносов!..
– - Долой!.. Гони в шею!..
Писарь виновато жался у притолоки.
– - Уходи!
– - сказал ему шахтер.
Писарь переступил с ноги на ногу.
– - Подлец!
– - исступленно заорал шахтер, бросаясь на него с кулаками.-- Хам! Над братьями смеешься, сволочь!
Старшина убрался раньше писаря.
– - Баб долой!
– - крикнул Петруха.
Прогнали баб.
– - Урядника!
– - Я по долгу службы.
– - Все равно уходи, нас это не касается.
Шахтер был бледен, губы его вздрагивали, волосатые крепкие руки сжимались в кулаки. Бросая в толпу бессвязные слова, перемешанные с бранью, он метался, рвал на себе одежду, упрашивал стоять грудью за правду. Лицо подергивала судорога, глаза помутнели, как у пьяного.
Будто из-под земли, с ним рядом вырос Дениска, еще какие-то. Дениска скалил белые зубы, рыжие вихры его топорщились, сбивая на затылок шапку, он нахально смеялся в лицо мужикам.
Лопатин, не менее Петруши возбужденный, отвел меня в сторону и сказал:
– - Петруха прав. Надо действовать.
– - Действовать?
– - растерялся я.
Он значительно и сурово посмотрел на меня и потупил глаза.
– -
Стиснув зубы, чтобы не выдать волнения, я поспешно замешался в толпе.
– - Вечером у тебя... Убери стариков!
– - нагнал Лопатин.-- Чуешь?
– - Да-да...
III
С вечера ударил мороз, земля стала звонкой, а воздух после гнилого ненастья -- легким, прозрачным, бодрящим.
Из-за разорванных облаков радужными снопами брызнуло солнце. Все зацвело, заискрилось.
Я собирался в имение.
Со двора вошла Настя с подойником.
– - Там тебя какой-то человек спрашивает.
В широкой черной шляпе, надвинутой на самые уши, в драповом пальто с короткими рукавами и стоптанных, с чужой ноги, сапогах на пороге стоял Дмитрий, горожанин.
– - Вы, товарищ!
– - с удивлением воскликнул я.
Дмитрий вздрогнул, но, узнав меня, бросился на шею.
– - Поздравляю! Поздравляю!..
Всегда сдержанный, сухой, немного черствый, он небрежно бросил под иконы большой сверток в кубовом платке.
– - Это, может быть, снести куда?
– - кивнул я на сверток.
– - Ничего, пускай лежит, теперь все можно,-- весело отозвался Дмитрий.-- Читали манифест?
– - Манифест?
– - Ну да! Разве вы еще не знаете?
Достав из свертка номер газеты, он подал мне.
– - Читайте вслух.
– - Новая жизнь начинается!..-- звенели в моих ушах обрывки речи горожанина, обращавшегося то ко мне, то к матери с отцом, то к Насте.-- Великий акт, переживаемый единожды каждым народом!.. Да здравствует свобода! Алтарь любви!.. Единицы-страстотерпцы... Ответственность перед страной и перед будущими поколениями!.. Свобода распустилась гроздьями!.. Свобода -- солнце!..
Глаза Дмитрия разгорелись, на бледном лице выступила краска, лоб вспотел.
– - Вот так лупит!
– - изумленно проговорил отец, оглядываясь на меня.-- Наговорил целую кучу!.. Откуда что берется?.. Как там у вас в городе -- не слышно, почем идет мука?
Я дернул отца за рукав, он удивленно уставился в лицо мне.
– - Ты что дергаешь? Хлеб-то, чай, все едят!
Горожанин оборвал, смущенно засмеялся.
– - Ты, видно, милый, из стюдентов?
– - бросая горшки, подошла к нему мать.-- Говорить шибко любишь: та-та-та, та-та-та, вышла кошка за кота!..
Она весело залилась над своими словами, заглядывая Дмитрию в глаза.
– - Лез бы, деточка, на печь: нынче холодно, а одежонка-то на тебе не добрая. Полезай, желанный, не упрямься -- там хошь грязно, да тепло зимой-то: как в раю, лежишь!..
– - Нет, бабушка, спасибо, я не смерз,-- не зная, издеваются над ним, не понимают или от доброго сердца жалеют, моргал глазами Дмитрий.
– - Ну, не хочешь -- твое дело... Сейчас молодуха чайку погреет... Непривычны, поди, к нашей жизни-то? У нас серо!..