Повесть об учителе
Шрифт:
– Это наставление, товарищ подполковник, уже во многом устарело. Там, например, сказано, что командир орудия должен находиться у сошника левой станины, чтобы лучше видеть работу всего расчёта. Тоже вроде бы логично. Но практика показала: во время ведения огня его место -- рядом с наводчиком. Почему? Да потому что наводчик в потоке команд может ошибиться, и весь предварительный коллективный труд -- насмарку. Наводчик -- ключевая фигура в расчёте, так что контроль за установками прицела и угломера необходим. Если же командир находится сзади в нескольких метрах, как
Возразить Мягкову было нечего. Но амбиции и тут взяли верх.
– Все! Хватит разводить демагогию! Если есть у тебя какие-то предложения, -- доложи по инстанции. А ты отсебятиной занимаешься, не поставив в известность меня, командира дивизиона. За это на первый раз объявляю тебе выговор. И вообще, Левашов... (Понизил голос). Чересчур прытких не люблю. Запомни это, если хочешь дальше служить.
– Запомню.
Как и положено, стоял перед начальником по стойке "смирно". А уголки рта слегка раздвинулись. Эту еле заметную усмешку Мягков всё-таки заметил.
Рапорт Левашова о поступлении в академию "зарубил" с припиской: "Есть серьёзные замечания по службе".
Если в военной авиации одно из главных требований к командиру любого ранга -- хорошо летать, то в артиллерии -- хорошо стрелять. "Как он стреляет? А точнее, как управляет огнём?" Естественно, этот вопрос Левашов адресовал и своему командиру дивизиона. И хотя на винтовочном полигоне* зачётные стрельбы старших офицеров проходили
_____________________________________________________
* Полигон, где разрывы пуль имитируют разрывы снарядов.
отдельно от взводных и комбатов, информация об артиллерийско-стрелковой состоятельности "вышестоящих" просачивалась в "низы".
"Пропускавший" Мягкова командир полка зафиксировал грубую ошибку в подготовке исходных данных и две ошибочных команды, повлекшие две лишние очереди. А это в оценке стрельбы -- два балла долой. И по времени выполнения задачи -- близко к неуду.
Тогда почему столь стремительная карьера? Сосед-кадровик по секрету сообщил Левашову: Мягков -- племянник трёхзвёздного генерала в Генштабе.
30 лет и уже подполковник. Левашов прикинул: Если учесть 7 лет учёбы в училище и академии, то на непосредственную службу в войсках приходится каких-то 4 года. Значит, должности от взводного до командира дивизиона не осваивал, а проскакивал. Не получалось и с положенными сроками прохождения в воинских званиях. Выходит, получал их досрочно. Что и говорить: "блатной".
Мягкова нередко видели в компании с дивизионным особистом-майором, человеком вообще-то малообщительным, что вполне отвечало специфике его должности. А тут "не разлей вода". Оба холостяки. Вместе в город -- навстречу вечерним развлечениям, вместе в Дом офицеров, а то по выходным и на рыбалку. У обоих -- "жигули" последнего выпуска.
Что их так сблизило? Об этом в полку говорили разное. Но сходились в одном: интерес весьма прагматичный. До Левашова доходили слухи, что особист
К этим слухам Левашов не очень-то прислушивался. Если это действительно так, то пусть тут разбирается начальство. Следить за своим командиром, пусть ему и несимпатичным, что-то вынюхивать -- даже сама мысль о том была противна. Уже потом, когда многое для него прояснилось, вздохнёт с укором себе: "Эх, Илья Алексеевич, наивный ты человек. Не вник в очевидное. А надо бы".
Вызов в особый отдел поначалу воспринял с любопытством: с чего бы это?
Вошёл, доложил. Особист сидел в рубашке без форменного галстука, ворот распахнут, китель -- на спинке стула. Понятно: на дворе лето, но форма есть форма. Ишь какая вольница!
– - отметил Левашов.
– - Явись я к нему в таком виде, враз бы осадил. А ему можно -- тут он хозяин.
На вид лет тридцать пять, но уже солидная лысина. Угольчатые бакенбарды тёмными лезвиями нацелены на кончики губ, щёточка подбритых усиков. Сладко тянет одеколоном. А взгляд не то что хмурый, а какой-то тусклый, словно всё живое в нём давно уже вытравила неустанная особистская бдительность.
Ну, красавчик ты наш, -- усмехнулся про себя комбат, -- что скажешь?
Но говорить хозяин кабинета не спешил. Изучающе осмотрев вошедшего, буркнул:
– Минуточку...
На столе -- стопка папок -- личные дела офицеров. Одна из них отложена. Уткнулся в неё.
"Минуточка" затянулась. На Левашова, переминавшегося с ноги на ногу, стало накатывать раздражение. Чего он тянет? И тут его осенило: да это же у них приём такой: пусть служивый, "простой смертный", помается в тревожном ожидании, прочувствует свою беззащитность и, наоборот, властность того, кто его вызвал.
Хозяин кабинета наконец оторвал взгляд от раскрытой папки.
– Я тут просмотрел личное дело вашего старшего офицера батареи, старшего лейтенанта Генкина Леонида Менделевича, для чего есть серьёзный повод... А вы написали на него хвалебную аттестацию с выдвижением на должность командира батареи.
– Всё правильно, товарищ майор. Генкин хорошо стреляет, хороший методист, в батарее пользуется авторитетом. Перспективный офицер.
– Перспективный говорите? А истинное его нутро так и не разглядели.
– Не понял, товарищ майор. Какое нутро? Я -- не рентгенолог.
– Вы прежде всего советский командир и должны видеть и понимать, в какую сторону тянет вашего подчинённого. Нами установлено: Генкин периодически встречается с несколькими гражданскими молодыми людьми еврейской национальности. А те учат иврит.
– Ну и что?
– - пожал плечами Левашов.
– - Язык есть язык. Что в нём плохого?
– Как "что"?
– - возмущённо стукнул по столу особист.
– - Это же язык сионизма. Зачем они его учат? Просто так? Не-ет, капитан, не просто так. Для того, чтобы при малейшей возможности переметнутся в Израиль.