Позывной Верити
Шрифт:
Фотограф понял меня без перевода.
— Я подожду, — сказал он. — Капитан Гестапо подождет. Фото получились не очень хорошо, возможно, не слишком чистые — нужно все переделать. Это займет много времени. Англичанину есть что рассказать капитану помимо этого. Он пока не увидит фото пилота. Для начала, мы можем отдать те, другие...
Он вытащил из папки еще один глянцевый лист и передал мне. На ней были изображения задней кабины изнутри, полной испепеленных «onze radios» — одиннадцати «радиоприемников».
Я задыхалась от смеха. Черт меня дери, знаю, но это ОТЛИЧНАЯ фотокарточка — абсолютно убедительная. Это лучшее, что я видела за последние две недели. Если Джули у них, и они покажут
— О да, да-да-да! — начала заикаться я слегка истерично, и все нахмурились. Я отдала обе фотокарточки — одна из них сломит Джули, а вторая спасет. — Отдайте им эту.
— Хорошо, — сказал фотограф, холодно и нейтрально. — Хорошо, мне только на руку, что хотя бы часть будет доставлена им вовремя.
Я так... просто чертовски стыдно за все те риски, которые все берут на себя, за двойные жизни, которые они все ведут, за то, как они пожимают плечами, но продолжают работать.
— А теперь мы сделаем ваше фото, мадемуазель Киттихок.
Маман двинулась ко мне и попыталась пригладить мою прическу. Бесполезно. Фотограф сделал три снимка и начал смеяться.
— Твой улыбка слишком широка, мадемуазель, — сказал он. — Здесь, во Франции, нам не нравится такие удостоверения. Твой лицо должен быть... нейтральным, так? Нейтральным. Как Швейцария!
Мы все рассмеялась, слегка нервно, и, кажется, все закончилось тем, что я в открытую пялилась на них. Попыталась улыбнуться каждому — это единственное, что я знала о работе под прикрытием на оккупированных территориях. Ну и еще как стрелять из револьвера методом «двойного нажатия».
Словами не передать, как сильно я ненавижу Пола. Фотограф принес пару шерстяных брюк на подкладке, принадлежащих его жене, хороших, качественных и не слишком изношенных, и отдал их мне, сложив свое оборудование. Я была так удивлена и благодарна, что снова начала заикаться. Бедный мужчина неверно все понял и принялся извиняться, что не принес одежды посимпатичнее! Маман налетела на меня, одной рукой вытирая мне слезы уголком фартука, а второй показывая, насколько теплые штаны изнутри. Она сильно переживала за меня.
Пол повернулся к фотографу и дружеским тоном, словно они делили пинту в пабе, внес небольшую ремарку. Однако он сказал это по-английски, чтобы могла понять только я и больше никто.
— Киттихок не нужны штаны. Она все равно не пользуется тем, что у нее между ног.
—
Ненавижу его. Ненавижу.
Я знаю, что он организатор, краеугольный камень этой миссии Сопротивления. Я знаю, что моя жизнь зависит от него. Я знаю, что могу доверить ему вывезти меня отсюда. Но все еще НЕНАВИЖУ ЕГО.
—
Фотограф смущенно рассмеялся Полу в ответ — по-мужски понимая столь грязную шутку — и окинул меня беглым взглядом, чтобы увидеть мою реакцию — но я, конечно же, ревела в огромных фермерских объятиях Маман и выглядела так, будто даже не услышала. Я же сделала вид, что так и было, потому что намного важнее сейчас было поблагодарить фотографа, чем врезать Полу.
НЕНАВИЖУ ЕГО. После того, как ушел фотограф, я должна была идти на еще одну тренировку с Полом. Он ВСЕ РАВНО не мог держать руки при себе — даже после того, как я наставила на него пистолет, даже под наблюдением Митрайет — оставляя их на моей руке или плече гораздо дольше положенного, он все же не позволял себе зайти дальше. Он, должно быть, догадывался, как сильно я хотела снести ему мозги его собственным пистолетом. Но очевидно, что опасность его лишь
В последние выходные каждого месяца Маман позволено убивать специально уполномоченную курицу, чтобы приготовить воскресный обед для дюжины офицеров Гестапо. Поскольку Этьен был местным, его семья должна была регулярно развлекать его начальство, а нацисты, ясное дело, знали, что на ферме лучше, чем в городе. Во время последнего их визита я целых три часа провела, сжимая в руках свой Кольт тридцать второго калибра так крепко, что руки болели даже спустя несколько дней. Поглядывая украдкой через решетки в стене амбара, я запросто могла разглядеть капот их сверкающего Мерседеса, припаркованного во дворе, и заметить грязь на подоле длинного кожаного плаща капитана, когда они возвращались.
Про визит мне рассказала Кадетт. На самом деле ее звали Амели. Кажется немного странным не писать имена членов семьи, поскольку нацисты с ними знакомы. Но я привыкла думать о семье Тибо просто как о Маман и Папа, а Митрайет такая же Габриэль-Тереза, как и Джули — Катарина. Семья позволяла Амели болтать без умолку, когда нацисты оккупировали их кухню — казалось, что в голове ее опилки, но своим эльзасским немецким она очаровывала всех и каждого. Она всем нравилась.
Они пытаются сделать свои визиты менее формальными — все одеваются в гражданское, хотя почести капитану Гестапо оказываются не меньшие, чем Королю Англии. И Митрайет, и ее сестра согласны с тем, что он чертовски пугающий — спокойный, с приятным голосом, никогда ничего не говорящий, не обдумав. Примерно в том же возрасте, что и Папа Тибо, фермер. Подчиненные боялись его до ужаса. У капитана не было фаворитов, но он любил беседовать с Амели и каждый раз приносил ей маленькие подарки. В этот раз это была маленькая спичечная коробочка с тиснением отеля, который они забрали под собственные нужды, — ШдБ, Шато де Бордо. Амели добросердечно отдала ее мне, но я же не собиралась поджечь здесь что-нибудь!
Они начинают с напитков. Мужчины стоят на кухне, потягивая коньяк, Ле Кадетт обслуживает их, Митрайет неловко сидит в углу рядом с угрюмой немецкой девушкой, которую таскают повсюду в качестве секретаря/камердинера/рабыни капитана — к тому же она их водитель. Она не выпивала коньяк с мужчинами, ее руки заняты папкой капитана, перчатками и шляпой на протяжении всего краткого обмена любезностями.
Сегодня у брата, Этьена, на лбу над левым глазом красуется огромная уродливая шишка — совсем свежий фиолетовый синяк с кровавой вмятиной в центре, все еще опухший. Ле Кадетт полна сочувствия к нему, Маман и Митрайет же более сдержанны. Они не посмели спросить, как он его получил, но младшая сестренка оказалась смелее, хоть и не добилась ответа, — он был очень смущен оказанным ему вниманием, ведь суета развернулась прямо на глазах его начальника, двух коллег и той девушки.
Поэтому Ле Кадетт повернулась к капитану и спросила:
— Весь рабочий день Этьен дерется с людьми? Тогда он мог бы вернуться в школу!
— Твой брат очень воспитанный человек, — ответил капитан. — Но иногда жестокие узники напоминают нам, как опасна может быть работа полицейского.
— А ваша работа тоже опасна?
— Нет, — мягко сказал он. — Я лишь говорю с людьми.
— Жестокие узники, — заметила она.
— Именно поэтому мне нужен твой брат — защищать меня.
В этот момент рабыня-секретарша очень-очень тихо хихикнула, прикрыв рот рукой — притворилась, будто покашливает, и отрывисто махнула в сторону травмированной головы Этьена, прошептав сидящей рядом Митрайет: «Это сделала женщина».