Позывной Верити
Шрифт:
Об арестах не существует никаких публичных записей. Хоть они и случаются ежедневно. Очень часто люди, дабы избежать неприятностей, просто отворачиваются, видя уличную драку.
Джули пропала. Писать это, видеть эти слова на краю бортового журнала рядом с «де Хевилленд Москито — отказ двигателя после взлета» — больно. Но это правда. Она исчезла. И уже, должно быть, мертва.
Боюсь, что меня поймают. Боюсь, что Джули мертва. Но больше всего меня пугает вероятность — практически уверенность — того, что Джули — узница Гестапо в Ормэ.
Леденящий душу страх овладел мною, когда я написала это, а читая написанное, я начинаю
Пора прекращать. Эти чернила изумительны — не текут, даже если плакать над ними.
Верити, Верити, нужно называть ее Верити. А, черт с ним.
Они не могли ничего предпринять — не могли сами связаться со связными. Все зашло в тупик с тех пор, как пропала Джули. Предполагалось, что она будет основным звеном в этой миссии, информатором, немецко-говорящим переводчиком, соединяющим ратушу и штаб-квартиру Гестапо. Митрайет для этого не годится — она местная, слишком подозрительно. Вся миссия Дамаск сейчас на грани провала от страха, что пленение Джули раскроет их.
То есть, что Джули раскроет их. Выдав информацию под пытками. Чем дольше молчание, тем более очевидно, что ее схватили.
Между тем, они все еще пытаются что-то решить насчет меня. Прошло уже две недели, но ничего не изменилось.
Сделали мои фото. Их принесут позже. Тяжело свести меня с доверенным фотографом, занятым по всем фронтам. Большинство переговоров проходили без меня, но они хорошо постарались, говоря от моего имени, — могу только представить, как нервничала Маман Митрайет, пока я, фотограф и Пол сидели в ее гостиной.
Идея заключается в том, чтоб сделать поддельное удостоверение Верити удостоверением Киттихок — то есть моим — то есть я стану Катариной Хабихт. Превращусь в тихую и не слишком приметную кузену из Эльзаса, чей дом разбомбили и которую отправили сюда помогать на ферме под присмотром семьи. Это риск по многочисленным причинам, худшая из которых состоит в следующем — всегда есть вероятность, что Джули схватили и она может скомпрометировать это имя. Мы часами говорили об этом — Митрайет, Маман и Папа, я в качестве главного консультанта и Пол в качестве переводчика. Если нацисты поймали Джули, в смысле, Верити, мы должны предположить, что 1) в придачу у них оказались лицензия пилота и регистрационная карта на имя Маргарет Бродэтт и они уже знают МОЕ настоящее имя и 2) Джули сказала им свое настоящее имя, потому что как офицер, подчиняющийся Женевской конвенции, она имеет право на подобающее отношение в качестве военнопленного. Мы не думаем, что она назвала им имя с забытого удостоверения Катарины Хабихт. Полу же не кажется, что они вообще спрашивали об этом, а даже если удосужились, она могла сказать им что угодно, а они бы и не ощутили разницы. Она могла придумать имя — она должна была это сделать. Либо же выдать им Еву Зайлер.
Но единственной настоящей причиной, по которой она не назовет им имени Катарины Хабихт, было ее понимание того, что она знает — если вдруг я безопасно приземлилась, это единственный документ, который у меня есть.
Фотограф также работал и «на врага». Британским летчикам подобает иметь при себе парочку фотокарточек в наборе первой необходимости, когда они летят над территорией Европы, просто на случай, если их собьют и понадобится поддельное удостоверение. Но мои фотокарточки
Он по-английски предупредил «Не очень приятный вид». Самое тревожное во всем этом — знать, что то должна была быть я. Что ужасный обгоревший труп одет в мою одежду, что сплавившиеся кости и кожа в кабине пилота — на моем месте. На вдавленном обломке грудины все еще проглядываются крылышки ВВТ. Взорвавшая часть призрачных крыльев, просто крыльев — нельзя было сказать, что они символ ВВТ.
Мне это не понравилось. Зачем было фокусироваться на значке пилота... просто... Зачем?
— Для чего это? — спросила я. Я едва справлялась с французским. — Что они сделают с этими фотокарточками?
— В Ормэ заключен английский летчик, — объяснил фотограф. — Они хотят показать ему эти фото, задать вопросы насчет них.
На этой неделе они сбили британский бомбардировщик. В хорошую погоду стаи союзных самолетов бороздят наше небо по ночам, а иногда даже днем. Кажется, мы прекратили бомбить Италию после вторжения Союзных войск в прошлом месяце, но с тех пор как Италия объявила войну Германии, становится все горячее. Мы слишком далеко от Ормэ, чтобы расслышать сирены, если только ветер не дует в нашем направлении. Но можно увидеть, как полыхает небо, когда артиллеристы на земле стреляют по самолетам.
Крепко сжимая в руках снимок моих крыльев крупным планом, я пыталась совладать с мыслями. Это была самая безобидная фотокарточка фальшивого пилота, но именно она тревожила меня больше всего. Наконец я взглянула на Пола.
— Что может знать захваченный парень из экипажа бомбардировщика о разбившемся самолете разведки?
Он пожал плечами.
— Это ты мне скажи. Ты ведь пилот.
Лист глянцевой бумаги в моих руках дрожал. Я тут же взяла себя в руки. Управляй самолетом, Мэдди.
— Думаете, их захваченный английский пилот — это Верити?
Пол снова пожал плечами:
— Она не пилот.
— И не английский, — добавила я.
— Но у нее твои английские лицензия пилота и регистрационная карта, — тихо отметил Пол. — Но на твоем британском удостоверении ведь нет фотографии, правильно? Ты — гражданская. Поэтому, даже знай они, как тебя зовут, они без понятия, как ты выглядишь. Так скажи мне, Киттихок, насколько убедительны эти фото? Ты узнаешь себя? А кто-то другой узнает?
В расплавленном трупе едва ли можно было узнать человека. Но эти крылышки ВВТ... Ох, я не хочу, чтобы Джули показали эти фото и сообщили, что она смотрит на меня.
Потому что она узнает самолет. Никто не станет отрицать, что это именно наш самолет — метка все еще видна, R 3892. Я просто... не могу об этом думать... Не могу думать о том, как Джули в тюрьме заставят смотреть на эти карточки.
Я сказала Полу:
— Спроси у фотографа, насколько он может задержаться, прежде чем ему придется вернуть их.