Позывной Верити

Вейн Элизабет

У меня удостоверение личности Джули. У меня удостоверение личности Джули. ПРОКЛЯТЬЕ ПРОКЛЯТЬЕ ПРОКЛЯТЬЕ ПРОКЛЯТЬЕ У МЕНЯ УДОСТОВЕРЕНИЕ ЛИЧНОСТИ ДЖУЛИ ЧТО ОНА БУДЕТ ДЕЛАТЬ БЕЗ НЕГО??? Что же ей делать? Понятия не имею, как так получилось. Она проверила свои документы, я проверила свои, сержант Сильви проверил наши бумаги, та директрисоподобная офицер Спецопераций тоже все проверила, все всё проверили. Их мог напутать кто угодно.

Проклятье. Проклятье. Должно быть, мои документы у нее. Мне не стоит писать все это в бортовом журнале, ведь его нужно уничтожить, но это единственное, что я могу читать или писать, чтобы хоть как-то себя занять, пока не вернется один из связных Сопротивления. Поверить не могу, что не проверила все раньше. С тех пор, как мы здесь

оказались, прошло два дня. Я все искала и искала — пропуск ВВТ нашла, но лицензия и регистрационное удостоверение пропали, а на их месте оказались талоны на питание Джули и поддельное французское удостоверение личности — на фотографии, притворяясь пугающим нацистским шпионом, она была не сильно похожа на саму себя. Катарина Хабихт. Совсем не представляю ее Катариной, хоть она все лето пыталась заставить меня называть ее Кете, ведь я едва привыкла думать о ней как о Еве.

Не то чтобы мои собственные документы или их отсутствие имели хоть какое-то значение для меня, ВЕДЬ Я ВООБЩЕ НЕ ДОЛЖНА НАХОДИТЬСЯ ВО ФРАНЦИИ. Но Джули, которая здесь быть должна, осталась БЕЗ ДОКУМЕНТОВ. У меня ее ПОДДЕЛЬНОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ ЛИЧНОСТИ.

Как? Как так вышло? Похоже на ситуацию, когда Разведка украла мои талоны на одежду, но то было сделано умышленно. И я обещала быть осторожнее.

Понятия не имею, что делать. Если меня поймают за этой писаниной, вне зависимости от того, кто это будет — немцы, французы, британцы или даже американцы, у меня будут проблемы. Я не должна ничего записывать. ТРИБУНАЛ. Но мне совершенно нечем заняться, а в руках у меня самая потрясающая ручка в мире — Этерпен, в кончике которой есть маленький шарик, а наполнена она быстросохнущими чернилами. Чернила обтекают шарик. Этой ручкой можно писать в полете, она не размазывается, а чернил хватает на год. КВС заказали тридцать тысяч таких ручек у сосланного венгерского газетчика, изобретшего их, а мне достался один из образцов в качестве подарка от сержанта Сильви, неравнодушного к женщинам-пилотам и маленьким светловолосым двойным агентам.

Знаю, что не должна писать, но мне нужно чем-то заняться, хоть чем-то. Последней записью было назначение на перевозку, значит, мне нужно подать рапорт. И извещение о несчастном случае. Фу. Но сделать нужно. Значит, этим и займусь.

Извещение о несчастном случае

Аварийная посадка в поле Дамаска, вблизи Ормэ, 11 октября 1943 — Лизандер R-3892

Разрешение на полет получено от СО, прямо перед взлетом совершено четыре успешных ночных посадки, три из которых — на искусственно-освещенную полосу. Полет через Ла-Манш — без происшествий, но с отклонением от курса над Каном во избежание противовоздушного оружия. Новый маршрут пролегал из Мон-Сен-Мишеля к Анже, где самолет был подстрелен с земли — повредили хвост. Были приняты меры для борьбы с возгоранием, но не удалось достичь необходимой высоты полета, потому что контроль над хвостовым оперением оказался полностью разрушен — самолет набирал высоту и едва маневрировал при спуске

—

Сейчас, думая об этом, я понимаю, что, должно быть, оторвался кабель регулировки хвостовой планки во время подъема после резкого спуска, в ином случае я не смогла бы нырнуть вниз.

От этой мысли меня начало трясти.

—

Ладно. Где мы в итоге оказались — застряли в подъеме и едва справлялись с управлением. Давление двигателя, температура и уровень топлива позволяли направляться к пункту назначения (с помощью пассажира), определить который не составило труда, однако по прибытию выяснилось, что сбавить высоту сложно, а приземлиться практически невозможно, поэтому мы сошлись на решении, что пассажиру нужно будет выпрыгнуть над полем, тем более что она проходила соответствующую подготовку, и вероятнее было, что она переживет прыжок, нежели падение самолета с наполовину заполненным баком топлива и грузом в пятьсот футов взрывчатки

и детонирующим проводом.

Пролетев два круга над полем до момента прыжка пассажира, я поняла, что это смертельно утомительно, поэтому осталась в небе еще на полчаса, чтобы сжечь все топливо перед последней попыткой приземлиться. Посадочная полоса оставалась освещенной, поэтому я предположила — и должна была в это верить — что меня все еще ждали, ведь возможно, что мой пассажир успешно приземлился и сообщил о неисправности самолета. Удерживать горизонтальное положение становилось в труднее, и в конечном итоге я попыталась снизиться.

Не знаю, как мне удалось посадить этот драндулет — видимо, из чистого упрямства. Педаль поворота не позволяла мне вилять из стороны в сторону, и даже на низкой скорости с опущенными закрылками и выключенным двигателем эта чертова штуковина взмывала носом вверх. Невозможно было отпустить штурвал, чтоб включить посадочные огни, в темноте я плюхнулась на хвост и снова отскочила вверх — хотелось бы увидеть это с земли — отломав при этом все закрылки, и бедный Лиззи ушел на покой, закопавшись во взрытую землю задней частью фюзеляжа на другом конце полосы, прямо у реки. Самолет встал на дыбы, уставившись пропеллером в небо. Это заставило меня задуматься в совершенно ином ключе об аварии Димны в Хайдаун Райз. Я не понимала, что произошло, пока штурвал управления не ударил в живот, вышибив из меня весь воздух, в то время как головой я влетела в бронированную перегородку. Я очнулась, подвешенная за спину в кабине пилота и, уставившись на звезды, задавалась вопросом, когда же все это взорвется к чертям.

Сделать так, чтоб это было похоже на Извещение о несчастном случае, не получается, ну и черт с ним. По крайней мере, я могу записать это, пока помню.

Перед посадкой я выключила двигатель и подачу топлива, согласно бортовому журналу и руководству по вынужденным посадкам, поэтому все прошло тихо-мирно — несколько скрипов, парочка стонов да и только. Трое мужчин из приемной комиссии, один из которых был англичанином (агент УСО, организатор этой миссии с позывным Пол), вскрыли навес и вытащили меня из кабины наружу. Мы вчетвером кучей повалились на землю. Первыми моими словами на французской земле были:

— Извините, простите, мне так жаль!

Я извинялась снова и снова, думая о той злополучной паре беженцев, которых я должна была перевезти в Англию во время возвращения. И вдобавок я вспомнила, как извиниться по-французски: «Je suis d'esol'ee!». Ох, ну и кутерьма.

Они помогли мне сесть и попытались отряхнуть с меня грязь.

— Должно быть, это наша Верити, — сказал по-английски агент УСО Пол.

— Я не Верити! — Информация не слишком полезная, но я не сдержалась.

Воцарились смятение и хаос, а у моей головы оказался пистолет. Простите, но пистолет — это было уже слишком, чтобы справится с первым в жизни рапортом, особенно если учесть, что я вообще не должна была лететь, поэтому я разрыдалась.

— Не Верити! Кто вы, черт подери?

— Киттихок⁶⁴, — всхлипнула я. — Позывной Киттихок. Второй пилот Вспомогательного Воздушного Транспорта.

— Киттихок! Господи! — воскликнул английский агент. — Вы перевозили меня к управлению спецоперациями КВС в ту ночь, когда я отправился во Францию! — Пол по-французски объяснил своим товарищам, кто я, после чего повернулся ко мне и сказал: — Но мы ждали Питера!

— Сегодня днем он попал в автоаварию. Я не должна была...

Он закрыл мне рот грязной рукой и скомандовал:

— Не говорите ничего, что могло бы вас скомпрометировать.

Я снова начала реветь.

— Что произошло? — спросил он.

— Зенитные установки над Анже, — всхлипнула я. Это была моя нормальная реакция на оружие и бомбы, хоть и пришедшая на полтора часа позже обычного. — Попали в хвост и повредили кабель регулировки хвостовой планки и, думаю, один из рулевых кабелей тоже. Пришлось нырнуть вниз, чтобы потушить огонь, сбив с ног бедную Джу... Верити, а потом изо всех сил бороться с самолетом, а я не могла даже взглянуть на карту...