Позывной Верити
Шрифт:
Как оказалось, Митрайет — не настоящее имя девушки из Сопротивления. Она смеялась от того, что я так думала, но то был ее позывной. Она назвала мне и настоящее имя, что было неловко, поскольку отец постоянно звал ее, стоя под моим окном, когда приходило время кормить кур — мы находились на птицефабрике. Я не буду записывать ее настоящее имя. Митрайет переводилось как пистолет-пулемет. Такой позывной ей шел.
Маман — ее мать — родом из Эльзаса, и все дети свободно говорят по-немецки. У Митрайет еще есть младшая сестра, ее называют Ле Кадетт — думаю, это значит «младшая дочь»! Старший брат — офицер Гестапо — истинный француз, волею случая ставший мелкой сошкой в штаб-квартире Гестапо в Ормэ. Вся семья, включая Маман, презирала сотрудничество мальчишки с нацистами, но они хлопотали и кудахтали около него, когда тот появлялся дома. Очевидно,
Вчера вечером Митрайет провела добрых два часа за разговорами со мной, здесь, на темном чердаке. Ее английский был так же никчемен, как и мой французский, но мы, несмотря на то, что упорно продолжали коверкать оба языка, прекрасно друг друга понимали. Мы наблюдали за дорогой, пока они перевозили часть взрывчатки — у нее был деревянный свисток в виде птички, чтобы предупредить остальных, если она увидит свет фар у подножия холма. Со времен моего прибытия взрывчатка была не очень безопасно спрятана под тюками сена на полу амбара. Постройке уже почти триста лет, может, даже больше — каркас, обмазанный штукатуркой, вроде Уитеншоу-Холла, и если кто-то уронит спичку или сигарету, он полыхнет подобно Везувию. Я никогда не смогу выбраться. Но стараюсь не думать об этом.
Также стараюсь не волноваться за Джули. Поговаривают, что позавчера она встретилась со своим первым связным. Не знаю, где и с кем, вся информация, которой я владею, с третьих рук, но знать, что она безопасно приземлилась, — огромное облегчение! Я понимаю, что приемная комиссия, подготовившая посадочное поле, не связана с условными связными Джули в Ормэ, а если быть точнее, они разные детали одного большого плана. Все должно работать как гонка, в которой Джули — эстафетная палочка, однако она пропустила первый элемент забега, который должен был закончиться здесь, вероятно из-за того, что в темноте приземлилась не там, где нужно.
Нужно взять за привычку называть ее Верити. Как все остальные. Ее миссия называется Дамаск, в честь самого почтенного члена сети — восьмидесятитрехлетнего старика, выращивающего розы, — все миссии находились под прикрытием торговли. Мне даже имя старикашки не назвали. Никто не пользуется настоящими именами, никто их даже не знает. Не хотелось бы случайно подставить Джули.
Ее задание было под грифом строжайшей секретности, поэтому ее первому связному даже не сказали, что она и ее груз уже на месте, пока она сама с ним не связалась. Поэтому, хоть ему и было известно о крушении Лизандера около Ормэ, он не знал, выжила ли она, пока не встретился с ней — но в то же время ни один из них не знал, в порядке ли взрывчатка. Но по всем цепям миссии распространился слух, что и Джули Верити, и взрывчатка на месте. Следующая остановка — ратуша. Предполагается, что она доберется до городского архива и просмотрит оригиналы архитектурных чертежей старого здания отеля, который подразделение Гестапо в Ормэ использует в качестве штаб-квартиры. Но она не сможет этого сделать, пока ее удостоверение личности у нас.
Мы не знаем, как это сделать. Митрайет не позволено говорить напрямую со связными Джули Верити, поэтому ей нужно найти кого-то, кто передаст информацию. Они очень тщательно разделяют свои задачи и имена. И мы не хотим передавать удостоверения Верити на имя Катарины Хабихт кому-либо, кроме Верити, т.е. лично в руки Катарине. Митрайет хочет попытаться сделать так, чтобы Верити забрала документы в одном из тайников Сопротивления. Это значит, что мы должны придумать пароль.
Я так говорю «мы», будто собираюсь сделать что-то эффектное, чтоб помочь, а не сидеть здесь, дуть на пальцы, согревая, и надеяться, что меня никто не найдет!
Операция должна идти по плану — у них есть оборудование, есть Верити, все связные на местах. Немного осторожности, планирования, и подобно Везувию полыхнет штаб-квартира Гестапо в Ормэ, а не этот амбар. Если бы только Кете Хабихт не оказалась в тылу врага с британскими документами Киттихок!
Начинаю думать, что назвать меня Киттихок по-немецки
Разобрала и собрала револьвер Пола семь раз. Не так интересно, как копаться в кольцевом двигателе.
Прибыл еще один Лизандер.
Невероятно, но факт. Ему удалось пробраться мимо зениток и сесть там, где планировалось, — примерно в семидесяти милях к северу отсюда в понедельник, 18 октября. К несчастью, посадочная полоса превратилась в болото, потому что всю прошлую неделю шел дождь, думаю, во всей Франции. Приемная комиссия провела на поле пять часов, пытаясь вытащить самолет из грязи — они впрягли пару быков, потому что было слишком влажно даже для трактора, но в конечном итоге им пришлось сдаться, поскольку начало светать. Поэтому им пришлось уничтожить еще один самолет, и еще один пилот специального назначения застрял здесь.
Я сказала еще один, но это неправда, ведь я не пилот спецназначения. Однако весьма утешительно знать, что ты здесь не одна — очень по-свински, знаю, но ничего не могу с собой поделать.
Говорили, что этот самолет должен был забрать меня домой. Они собирались попытаться втиснуть меня туда вместе с двумя людьми, которых я должна была забрать в Англию — пришлось бы сидеть на полу, но УСО и ВВТ настойчиво желали видеть меня на родине и хотели вывезти отсюда. Но не вышло. Все что угодно можно организовать, реорганизовать, но в последнюю минуту все равно все пойдет не по плану. Каждое сообщение в Лондон должно быть кропотливо закодировано и доставлено на велосипеде к спрятанному в десяти милях отсюда радиоприемнику. Может статься так, что сообщение не отправят сразу же, потому что кто-то потревожил листочек в замочной скважине или ресничку, сложенную в записку для посыльного, после чего нужно выждать три дня, чтобы убедиться, что за ними нет хвоста. Лил ужасный дождь, с тысячефутовыми тучами и нулевой видимостью в долинах реки, где висит туман — здесь никто не мог приземлиться. Поля ближе, чем в Туре — в пятидесяти милях отсюда — не было, чтобы заменить то, что разрушила я.
Они называют разрушенное поле «br^ul'e» — сожженное. Благодаря мне.
Им придется послать Хадсон, чтобы забрать всех нас, потому что в Лизандере просто не хватит места. А значит, придется ждать, пока высохнет грязь.
Тьфу! Никогда не была такой унылой и несчастной в течение такого долгого времени — складывалось впечатление, что я живу в палатке — ни тепла, ни света. Мне дали одеяла из гусиного пуха и овчины, но постоянно лил дождь — серый, тяжелый, осенний дождь, который останавливал любую работу, даже если вы не были заперты на чердаке. Пару раз я спускалась вниз — каждый день они пытались кормить меня в фермерском доме, чтобы согреть и скрасить жизнь хоть каким-то разнообразием. Ничего не писала здесь неделю, потому что пальцы обморожены — постоянно жутко холодно. Мне нужны те варежки, которые я сделала по образцу из альбома для выкроек, что дала мне бабуля, с отворотами, которые можно убрать, освободив пальцы. Предметы первой необходимости для войск, кажется, так она называлась. Знай я, как необходимы будут те варежки, никогда не достала бы их из сумки — разве что для того, чтобы надеть. В отличие от противогаза.
Я хотела бы быть писателем — хотела бы суметь найти слова, чтоб описать ту густую смесь страха и скуки, с которой я жила последние десять дней, которая всегда была на шаг впереди меня. Должно быть, именно так ощущается тюремное заключение. Ожидание приговора — это не ожидание казни, поскольку я была не безнадежна. Но возможность закончить смертью всегда витала вокруг. Слишком реальная.
В то же время, дни мои унылее, чем у девушки на мельнице, бесконечно загружающей челноки — не оставалось ничего, кроме как посасывать замерзшие пальцы, как делал Джейми в Северном море, и волноваться. Я к такому не привыкла. Всегда что-то делала, всегда куда-то бежала. Понятия не имею, чем занять разум за неимением работы. Когда пускался дождь и видимость ухудшалась настолько, что невозможно было летать, остальные девушки в Майдсенде дремали, вязали или занимались ногтями. Вязания всегда было мало, от него становилось скучно, а на что-то большее, чем носки или варежки, не хватало сосредоточенности. В конечном итоге я всегда оказывалась у разобранного велосипеда.