Преданные богам(и)
Шрифт:
Черва помнила, что Бронец сказал на вече. Что, будучи в Барханном княжестве, заодно и Жальники навестит, вдруг да оттуда Полозы какую свою гадскую ворожбу выпустили. Также помнила, что вину Полозов в скверне на целебных водах он не признавал. Но все одно шел в Барханы «неспроста».
Значит, в Жальниках было что-то ему нужное, опричь доказательств невиновности ужалок. Может, какое тайное волкодавское оружие, способное порчи и проклятия разрушать?
Что они на месте, Черва распознала сразу. Со звездного неба, полускрытого рваной ватой облаков,
Поначалу могила Царей-полозов звалась Жальниками от слова «жаль», коим обозначались кладбища с капищами. А потом здесь выросли ядовитые кусты, и поныне все думают, что Жальники они оттого, что «жалят».
С собой Бронец Черву не взял, но она и не рвалась. Довольно с нее мужицкой работы. Он скомандовал ей не сходить с места и закрыть глаза и ушел. Черва ждала хруста сухих ветвей и костей, но услышала лишь шорох песков. Значит, вход в Жальники спрятан не над ними, а рядом? Но как? Козьих троп ведь тут нет. И почему Бронец воспретил ей ходить?
Упасите боги! Вокруг Жальников зыбучие пески! И наверняка лишь одна воронка – это вход в могильники. А остальные – погибель.
Волкодав вернулся под утро, едва на востоке розоватой полосой дала о себе знать заря. Черва зевнула, встала, вытряхивая песок из кос, и вскинула брови, разглядывая протянутые ей Бронцем ветхие бумаги и кожаные шнурки. Для плетения намордника.
– Чую, пригодится нам парочка эдаких наузов по возвращении в зараженные земли, – повел плечами Бронец, отчего его косы блеснули цветом свежей крови в лучах рассвета.
И он дает в руки Черве намордники, угнетающие чужую волю? Да не только их, а знание об узлах их плетения, что останется с Червой навсегда. Он делится с ней оружием! Весьма весомый жест.
Но ведь не только ради этого он спускался на кладбище царей?
Она бы не приметила, как он что-то прячет в седельных сумках Лиходея, кабы не ее кошачий глаз. Прищурившись, вскинула брови. Это… игла и… жабья шкурка, кажется? Такие ценные, что за ними пришлось через полмира добираться? Неужто единственные в своем роде?
Осенило Черву слишком поздно. Они уже очень далеко отошли от Жальников, служивших этим проклятым предметам гробницей, дабы незаметно вернуться и снова их похоронить.
До чего же она все-таки недогадливая.
21 Капкан
Второй весенний месяц,
ветхая неделя
Перевальская теснина
Перебраться на восточную часть материка можно было несколькими путями.
Самый хоженый – через Стрежень – покуда был закрыт на дознание. Сплавляться по реке Осколков было опасно, неспроста она так звалась. Дно ее сплошь устлано осколками Огнедышащих гор, и даже речным водам не удавалось их стесать. Да и добираться до нее от капища чересчур долго. Чтоб Лунное озеро обогнуть, и недели не хватит.
По самому озеру переплывать на
Посему Одолен с Багулкой решили идти напрямик, через горы, по Перевальской теснине. Заодно случай представится навестить старого знакомца, Бузина-дозорного, а у него вести последние вызнать. А то совсем они одичали, по болотам шатаясь.
Теснина была узким понижением в гребне горного хребта. Тракт здесь достигал всего пару-тройку косых саженей в ширину. Его окружали сизые базальтовые склоны, укрытые мхом, алыми ягодами барбариса, сиреневыми цветами маральего корня и голубыми опушками горечавки.
Одолен вел Пеплицу под уздцы, искоса поглядывая на Багулку. Та рвала цветы и самозабвенно плела из них науз-венок. Ей явно полегчало, стоило покинуть капище троебожия. Она даже снова подластилась к нему ночью, скользнув под кожух, коим он укрывался. Но он перехватил ее руки. Хоть и не очень-то рьяно.
– Я все одно не вернусь к тебе, Гуля, – предупредил он, глядя в нависшие над ним каре-золотые глаза с вертикальной щелью зрачка.
Багулка раздраженно стрельнула по его губам раздвоенным языком, и одним движением сорвала с себя рубаху.
– Больно ты мне нужен, кош-шак блудливый! – зашипела она, оскалив клыки, и оседлала его бедра. – Я всего лишь пытаюсь не околеть в этом каменном мешке.
Одолен тоже был не прочь согреться.
На следующий день они дошли до дозорной башни, как и идолы на капище, выдолбленной прямо в скале. Горец-берендей из черных барибалов, караулящий ворота, радушно оскалился, сверкая серебряными кольцами в губе и брови.
– Одолен, старина! – он от души хлопнул подошедшего волхва по спине. – Ты где обретался? От тебя опосля Равноденствия ни слуху, ни духу!
– Бузин! – Одолен дружески облапил берендея в ответ и осклабился. – Не поверишь, на болотах на йеленях скакал!
– Ох и горазд ты басенки сочинять, сударь волхв-сказитель, – хохотнул тот, тряхнув переплетением черных кос, и насмешливо покосился на Багулку. – Еще и гостинец с болот уволок, пройдоха!
Одолен как бы невзначай закрыл ужалку собой, убоявшись, что она сейчас плюнет ядом на его хорошего, но не в меру языкастого знакомца. Но она лишь миролюбиво оскалилась и отмахнулась.
– Куда уж ему. Это я его из топей выуживала. И по сей час провожаю, чтоб он с пути истинного ненароком не сбился.
Потешается, гадюка подколодная. Сама же только и делает, что сбивает его.
– И коня на скаку, и в избу горящую, да? – Бузин понятливо подмигнул Одолену и махнул им, чтоб проходили внутрь, на постоялый двор.
Когда расселись за столом, потребовав с кухни мясную похлебку с лепешками и настойкой, Бузин оглядел Одолена пристальней. Приметил, что выглядеть волхв стал старше своих лет. В пепельных волосах засеребрилась седина. Морщины на хмурящемся лбу и у поджатых губ стали глубже. А взгляд злее. Это обнадеживало.