Предатель. Я тебе отомщу
Шрифт:
Хренов инвестор, который выбрал "Глобал Инвест" вместо меня, прислал мне приглашение. Конечно же, под благовидным предлогом."Простите за недоразумение, надеюсь, вы поймёте — чистый бизнес, никаких личных мотивов."
Как будто это что-то меняет. Я же не слепой идиот, чтобы не видеть, что это не вежливость, а издёвка. Им нужно показать, что я сломлен. Что я всё проглотил. Что я подниму бокал и пожму руку человеку, который украл у меня контракт.
Но они забыли, с кем имеют дело. Меня нельзя сломать. Я не проглатываю оскорбления, а раздавливаю
Мне не нужно мстить в открытую — это слишком примитивно. Настя, конечно, устроила эффектную подставу, но она не умеет играть в долгую. Она импульсивная. Она действует на эмоциях. Я — нет. Я заставлю их пожалеть.
Подниму бокал на этом приёме. Я улыбнусь инвестору и пожму ему руку. Разыграю роль человека, который выше всего этого. А потом я сделаю так, что они сами приползут ко мне. Настя, Сергеев, инвестор — не важно.
Я всегда забираю то, что мне принадлежит.
20. Настя
Первый стажировочный день в "Глобал Инвест" — как ходьба по раскалённым углям с завязанными глазами. Каждый шаг отнимает силы, которых и так почти не осталось. Документы громоздятся на столе, как немые обвинения, пальцы дрожат от напряжения, а в голове звенит усталость, готовая раздавить меня в любую секунду.
Катя, эта хрупкая женщина с тёплыми глазами и лёгким округлым животиком, бросает короткие инструкции, а я киваю, стиснув зубы, чтобы не сорваться. Мне тяжело — до тошноты, до боли в висках, до ощущения, что я сейчас просто рухну прямо на этот холодный пол. Но я не сдаюсь. Подписываю бумаги, проверяю каждую цифру, проглатываю желание завыть от бессилия.
К концу стажировочного дня, который длится до пяти вечера, ноги подкашиваются, спина ноет, будто её ломали весь день, но я держусь. Должна. Никто не увидит, как мне плохо. Даже Катя, которая кивает мне с удивлённым одобрением, протягивая очередной лист.
– Быстро учишься, – говорит она, поправляя блузку над животом.
– Я думала, ты утонешь в первый же день, – её голос лёгкий, почти шутливый, но мне не до смеха.
– Не утону, – отвечаю я глухо, сжимая ручку так, что костяшки белеют.
«У меня нет такого права», – думаю я, чувствуя, как внутри всё сжимается от этой мысли. Не после того, как я вырвалась из той клетки, где была тенью Артёма.
Перед самым моим уходом Сергеев вызывает меня к себе. Его кабинет — стеклянные стены, панорама города, стерильный порядок — давит на меня своей холодной уверенностью.
– Неплохо для начала, – произносит он, откидываясь в кресле. – Быстро схватываешь, – в его голосе нет тепла, только сухая констатация.
Я молчу, киваю. Не знаю, ждёт ли он от меня слов или слёз. У меня нет ни того, ни другого — только пустота и решимость.
– Ты заслужила награду, – добавляет он, и в его тоне появляется что-то мягче, но с хищным оттенком.
Я напрягаюсь, чувствуя, как усталость впивается в меня ещё сильнее.
– Награду? Я тут всего половину дня, – голос мой звучит резче, чем хотела.
Он кладёт на стол белую карточку с золотыми буквами и слегка подталкивает
– Это не премия, – поясняет он, внимательно следя за мной. – Приглашение. Там будут люди, с которыми тебе теперь придётся иметь дело. Если хочешь быть частью этого мира, тебе стоит там появиться, – его слова звучат ровно, но от них мне становится ещё хуже.
Мир элиты. Тот, где я стояла за спиной Артёма, с вымученной улыбкой, в его платье, молча кивая его партнёрам. А теперь — войти туда самой? Смотреть в глаза тем, кто видел меня слабой, зависимой, пустой? Я не знаю, как это сделать. Не знаю, хватит ли мне сил притвориться, что я не разрываюсь внутри от страха и стыда.
– Я… – начинаю, но голос тонет в горле, как в болоте.
– Ты не обязана, – перебивает он спокойно, чуть наклоняя голову. – Подумай. У тебя есть время, – он не давит, не манипулирует, просто оставляет меня с этим грузом, и от этого ещё тяжелее.
Я забираю визитку, сжимаю её в пальцах до боли и выхожу. Его взгляд жжёт мне спину, но я не оглядываюсь.
***
Мне все-таки удалось подыскать вариант жилплощади. Квартира — тесная коробка с голыми стенами и чужим запахом. Договор на два месяца — всё, что я смогла выгрызть из своих жалких сбережений.
Снимаю туфли, бросаю сумку на пол и падаю на диван, который скрипит, как старые кости. Деньги тают, как снег под солнцем. Артём перекрыл общий счёт — конечно, он не мог упустить шанс ударить меня по самому больному. Думал, я приползу обратно? Никогда. Я разберусь. К тому времени найду выход. Но сейчас… сейчас я просто сижу, глядя на телефон, и чувствую, как внутри всё дрожит от усталости и одиночества.
Хочу набрать маму. Просто услышать её голос — хриплый, прокуренный, усталый, но родной. Она и отец единственные родные люди, которые у меня остались. Но что я им скажу?
Что сбежала от мужа? Что развалила свою жизнь?
Обида на них — за детство в грязи, за крики, за бутылки на столе, за то, что я выросла среди этого дерьма, — всё ещё жжёт меня изнутри.
Я ненавидела их за то, что они не вытащила меня из той ямы, за то, что сами тонули и тянули меня за собой. Но сейчас, в этой пустой комнате, мне вдруг до слёз хочется услышать хоть одно знакомое слово. Хоть от кого-то, кто знает меня настоящую.
Разрываюсь между этой тоской и старой злостью, пальцы тянутся к телефону, но я останавливаюсь. Нет. Она не поймёт. Или поймёт и начнёт жалеть, а я не переживу этого.
Открываю соцсети. Аня. Моя Аня, с которой мы делили лекции, смех и дешёвое пиво в студенческие годы. До Артёма. До того, как он отрезал меня от всех. Её страничка светится жизнью: фото с тремя детьми — кудрявый мальчик, девочка в красной куртке, младенец на руках. Улыбки, тёплый свет, счастье.
Я смотрю, и внутри всё переворачивается. Зависть — острая, как нож, — режет меня изнутри. Такой могла бы быть моя жизнь. Но я рада за неё, правда рада — она заслужила это тепло, эту семью. А я… я осталась где-то позади, в прошлом, из которого не выбраться. Много воды утекло.