Предатель. Я тебе отомщу
Шрифт:
– Это же… отвратительно, – выдавливаю я, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу, как всё внутри сворачивается в тугой узел от её слов.
Хочу кричать, бить по этим зеркалам, чтобы они разлетелись вдребезги, как моя жизнь, но стою неподвижно, глядя на неё.
– Вот поэтому ты мне сразу и не понравилась, – говорит она, её голос становится острым, как скальпель. – Я говорила Темке, не связывайся ты с провинциалками. Нет же, упёрся рогами. Очнись, Настя, мир не состоит из розовых пони, какающих радугой, – продолжает она, и каждое слово — как удар хлыстом,
– Я уже в курсе, – отвечаю тихо, но в моём голосе звенит сталь, которой я сама от себя не ожидала.
Смотрю ей в глаза, чувствуя, как внутри что-то ломается, но не рушится, а крепнет, как закалённый металл.
– И перестань строить из себя обиженку, – фыркает Эльвира, отбрасывая прядь волос с лица резким движением. – То же мне нашлась… гордая. Он тебя из помойки вытащил, огрел, приодел. Сложно притвориться что ли, приласкать лишний раз? – её тон становится ядовитым, и она смотрит на меня сверху вниз, как на грязь под ногами.
– Сложно, – говорю, и мой голос звучит твёрже, чем я думала. – Ненавижу лицемерие, – добавляю я, и это правда, что жжёт меня изнутри, как раскалённая проволока.
– Ой, делайте, как хотите… – вздыхает она, закатывая глаза с театральной скукой. – Только имей в виду, если ты собираешься отсудить у него половину при разводе, то нихренашеньки у тебя не получится. Уж я, как авторитетный адвокат, об этом позабочусь, – говорит она, и её улыбка становится хищной, как у волка, что почуял добычу, а голос набирает вес, полный уверенности в своей власти.
Эльвира разворачивается, её каблуки цокают по мрамору, как выстрелы из пистолета, звук эхом разносится по пустоте туалета. Дверь хлопает за ней, оставляя звон в ушах.
Я стою, глядя на своё отражение в зеркале — бледное лицо, подведённые глаза, губы, что кажутся слишком яркими, слишком чужими на этом измождённом лице. Салфетка в руке смялась в мокрый комок. Я бросаю её в раковину, чувствуя, как дрожь пробирает всё тело, от пальцев до позвоночника.
Она права? Нет. Но её слова — как яд, что медленно сочится в кровь, отравляя всё, что я пытаюсь собрать из осколков.
Я одна. Как быть дальше? Что сделать, чтобы Артём окончательно от меня отстал и нахлебался сполна?
24. Настя
Выхожу из туалета, и холод мраморных стен обволакивает меня, как ледяной плащ, цепляется за кожу, проникает в поры, остужая яростный пожар, что бушует внутри. Но он не гаснет — он тлеет, готовый вспыхнуть снова от малейшей искры.
Зал встречает меня как чужая страна: гул голосов, звон бокалов, блеск хрустальных люстр режет глаза, словно осколки разбитого зеркала, в котором я не хочу видеть своё отражение.
Всё вокруг — фальшивое, искусственное, как маска, что я натянула на лицо и с трудом удерживаю, чтобы она не треснула под тяжестью моего собственного дыхания. Сердце колотится, каждый удар — как молот, отдаётся в висках, в горле, в кончиках пальцев, что дрожат, несмотря на стиснутые кулаки. Я чувствую
Слова Эльвиры всё ещё жгут, как кислота, что разъедает остатки моей гордости. Но я не сломалась. Не перед ней, с её ядовитой ухмылкой и острыми каблуками. И не сломаюсь здесь, среди этих чужаков в шёлке и бархате, что улыбаются мне, как стервятники, ждущие падали. Я должна идти вперёд, должна держаться, хотя ноги — как свинцовые гири, каждый шаг — как хождение по тонкому льду, что трещит под моим весом, грозя провалиться в бездну.
«Что я вообще здесь делаю? Зачем я согласилась на этот маскарад? Чтобы доказать ему? Себе?»
Игорь Николаевич находит меня почти сразу. Его фигура проступает сквозь толпу — высокий, в тёмном костюме, что облегает его, как вторая кожа, с этой холодной, непроницаемой уверенностью, что окружает его, как броня, отполированная до блеска. Он идёт ко мне, и я замечаю, как несколько пар глаз — цепких, хищных, впиваются в него: инвесторы, партнёры, волки в дорогих пиджаках, что выжидают момент для прыжка.
Начальник останавливается рядом, чуть наклоняет голову, и его взгляд — острый, как скальпель, проницательный, как рентген, — цепляется за моё лицо, ищет трещины в этой хрупкой оболочке, что я зову собой.
– С вами всё в порядке, Анастасия? – спрашивает он, его голос ровный, как натянутая струна, но в нём скользит лёгкая тень беспокойства, что кажется мне чужеродной в его холодной натуре. – Выглядите бледнее обычного.
Его глаза задерживаются на мне чуть дольше, чем нужно.
Я стискиваю зубы так сильно, что челюсть ноет, чувствуя, как жар — предательский, горячий — взбирается по шее к щекам, выдавая меня с потрохами. Он заметил. Конечно, заметил. Но я не хочу его внимания, не хочу, чтобы он копался в моих ранах, разглядывал мою слабость, как экспонат под стеклом.
– Семейные обстоятельства не радуют, – выдавливаю глухо, голос хрипит, как будто пробивается сквозь толщу воды, и я ненавижу себя за эту слабость, что просачивается в каждую букву. – Долго мы здесь ещё будем? – как бы невзначай интересуюсь, бросая взгляд куда-то в сторону, на мелькающие силуэты гостей.
– Не пришлись по душе пафосные мероприятия? – спрашивает он, и в его тоне проскальзывает что-то вроде насмешки, но мягкой, почти дружелюбной, что кажется мне фальшивкой, натянутой поверх его холодного расчёта.
Игорь чуть улыбается, уголок губ приподнимается, но я не вижу в этом тепла — только сталь, отточенную и бесчувственную.
– Предпочла бы им чтение книги, – бросаю я резко, и это правда, что вырывается из меня, как выстрел из ружья, оставляя дымящуюся гильзу в груди.
«Книги не предают, не лгут, не душат тебя своим блеском, не смотрят на тебя, как на падаль,» – думаю я, представляя, как сжимаю в руке фужер до треска стекла, до боли, что могла бы отрезвить меня, вырвать из этого кошмара. Только боль сейчас кажется настоящей, единственной, что может меня удержать.