Предатель. Я тебе отомщу
Шрифт:
А потом он наклоняется к моему уху, его дыхание горячее, обжигающее, и шепчет так тихо, что слышу только я:
– Это, сука, ты устроила? Ты слила мои данные по сделке этому мудаку?
23. Настя
Я стою, как зверь в капкане, чувствуя, как воздух в зале густеет, становится вязким, душит меня, словно мокрое одеяло.
Артём всё ещё сжимает мои плечи, его пальцы — как стальные тиски, а Эльвира щебечет что-то про их детские шалости, её голос — как скрежет ножа по стеклу,
Они воркуют, будто ничего не происходит, будто я не задыхаюсь здесь от унижения и гнева, будто пол не уходит из-под ног, оставляя меня висеть над пропастью.
Я в тупике. Мысли мечутся, как загнанные в угол крысы — что делать?
Убежать? Закричать? Остаться?
Ноги дрожат, тело тяжёлое, словно налито свинцом, а разум кричит: уйди, исчезни, спрячься.
Но я не могу. Его хватка держит меня сильнее, чем я хочу признать.
Делаю шаг назад, но Артём реагирует мгновенно — его рука соскальзывает с плеча и стискивает моё запястье, до хруста, до боли, что отдаётся в костях.
– Куда собралась? – его голос низкий, с тенью угрозы, прикрытой насмешкой, что звенит в ушах, как ржавый колокол.
Он смотрит на меня, глаза сужены, как у волка, что загнал добычу.
– Отпусти, – выдавливаю я, дёргая руку, но его пальцы только сильнее впиваются в кожу. – Я хочу уйти.
Жар заливает лицо, сердце колотится, но я держу голос твёрдым, как могу.
– С чего бы вдруг? Ты моя жена, – говорит он, и в его тоне эта проклятая самоуверенность, от которой меня тошнит, как от прогорклого масла.
Он наклоняется ближе, и я чувствую его дыхание — горячее, с привкусом виски, что обжигает мне щеку.
– И что? Твоей жене уже нельзя сходить в туалет? – огрызаюсь я, вкладывая в слова всё презрение, что кипит внутри, и бросаю взгляд на Эльвиру, моля, чтобы она не лезла.
Грудь сдавливает, каждый вдох — как борьба, но я стою прямо, не давая ему увидеть, как мне страшно.
– Ой, а пошли вместе! – вдруг вмешивается она, её голос взлетает вверх, полный фальшивого восторга, и она хлопает в ладоши, как ребёнок, которому подарили конфету.
Её улыбка ослепляет, но глаза — как два острых клинка, и я понимаю, что она не отпустит меня так просто.
На самом деле я не хочу туда. Ни с ней, ни с ним, ни с этой их гнилой игрой. Но выбора нет — рука Артема отпускает моё запястье, оставляя красные следы на коже, и я иду за Эльвирой, чувствуя, как его взгляд впивается мне в спину, как раскалённый гвоздь.
Туалет — одновременно убежище и клетка. Зеркала вдоль стен отражают мягкий свет золотистых ламп, мраморный пол блестит, как лёд, а воздух пропитан запахом дорогого мыла и жасмина — слишком сладким, слишком чужим.
Я подхожу к раковине, достаю из сумочки салфетку, промокаю лоб, шею, стараясь не смотреть в своё отражение. Умыться нельзя — макияж, что Катя так старательно накладывала, размажется, и я стану ещё уязвимее, ещё голее перед этим миром. Салфетка холодит кожу, но жар внутри не гаснет, он тлеет,
Эльвира стоит рядом, прислонившись к стене, скрестив руки на груди. Её каблуки — чёрные, блестящие, как обсидиан, — отбрасывают резкие тени, а платье, обтягивающее её фигуру, кричит о деньгах и статусе. Она смотрит на меня с лёгкой усмешкой, как охотник на загнанную дичь, и я чувствую, как её взгляд ощупывает меня, ищет слабину.
– Твой муж в полной жопе, ты в курсе? – говорит она, её голос резкий, с ноткой злорадства, что вонзается в меня, как осколок стекла.
Она наклоняет голову, будто ждёт, что я рухну в слёзы или начну оправдываться.
– Это временно, – отвечаю я тихо, но твёрдо, глядя на свои руки, что сжимают смятую салфетку. Голос дрожит, но я держу его под контролем, не давая ей увидеть, как внутри всё рвётся.
Она приподнимает брови, её глаза расширяются в притворном удивлении, и на секунду кажется, что она сейчас захохочет, как гиена над падалью.
– Временно? – переспрашивает Эльвира, растягивая слово, как резину, что вот-вот лопнет. – Это что, про жопу или про то, что он твой муж? – уточняет она, и её тон сочится издёвкой, что жжёт мне кожу.
– То, что он мой муж, – выдавливаю я, поднимая взгляд на неё, и каждое слово — как выстрел, что я выпускаю в эту пропасть между нами. – У нас не всё так… гладко, как могло показаться на первый взгляд, – добавляю, чувствуя, как горло сжимается, но я не отворачиваюсь.
– В вашей семье разлад? Ох, как же так? – театрально охает она, прижимая руку к груди, её губы кривятся в гримасе, но тут же она смеётся — коротко, резко, как треск ломающегося льда. – Ладно, из меня отвратительная актриса, я знаю, – говорит, махнув рукой, и её смех отскакивает от стен, как эхо в пустой пещере.
– О чём ты… – начинаю, но голос тонет в горле, потому что я уже знаю, что она скажет. Внутри всё сжимается, как будто кто-то стянул мне рёбра стальным обручем.
– Насть, да все в курсе, что твой мужик ходит налево и растит выблядка от своего маркетолога, – говорит Эльвира, её слова падают, как камни с обрыва, разрывая тишину на куски. – Ты из-за этого что ли собралась уйти от него? В тот самый момент, когда он больше всего нуждается в твоей поддержке, – продолжает она, и в её голосе эта смесь презрения и насмешки, что душит меня, как дым.
– Как ты можешь так… говорить? – вырывается у меня, голос дрожит, срывается, но я не могу остановиться.
Слёзы жгут глаза, но я сжимаю кулаки, чтобы не дать им пролиться, чтобы не дать ей победить.
– А что я такого сказала? – пожимает она плечами, её тон становится ленивым, почти равнодушным. – Всем мужикам иногда нужно сбрасывать пар. Вон, мой, думаешь, святой? Ни черта. Каждый месяц новая шлюха. И ничего, живём счастливо. В мире и согласии. Главное, деньги платит, – говорит она, и её улыбка становится шире, но глаза остаются холодными, как замёрзшее озеро.