Предатель. Я тебе отомщу

Ким Виктория

– Звучит наивно, но, пожалуй… это вызывает уважение, – подмечает Игорь, и его голос опускается на полтона, становится глубже, как будто он действительно впечатлён, хотя я не верю ни единому его слову. – Ещё пятнадцать минут, и пойдём, – говорит он, кивая в сторону группы мужчин в строгих костюмах, что стоят неподалёку, бросая на нас взгляды — цепкие, оценивающие, как у стервятников над раненым зверем.

Игорь берёт меня за локоть — не грубо, но с этой проклятой уверенностью, что бесит меня до дрожи, — и ведёт к ним. Инвесторы. Их лица — как

маски, высеченные из холодного камня: острые скулы, натянутые улыбки, что не доходят до глаз, взгляды, что ощупывают меня, как товар на прилавке, прикидывая, сколько я стою.

Сергеев представляет меня — "Анастасия, мой новый перспективный сотрудник", — и я киваю, выдавливая из себя жалкое подобие улыбки, хотя внутри всё вопит.

Их голоса сливаются в монотонный гул, слова о процентах, сделках, будущем тонут в рёве крови, что стучит в ушах, как барабаны перед битвой. Я стою, как манекен, пустая оболочка, пока они обсуждают меня, будто я — призрак, которого здесь нет.

И вдруг зал вздрагивает, как от удара грома. Гул голосов обрывается, как лопнувшая струна, и я вижу его — Артёма.

Он не выходит — он врывается в поле моего зрения, пробивая толпу, как таран. Его шаги тяжёлые, резкие, как удары молота по железу, каждый отзывается эхом в моих костях. Лицо искажено гневом, черты заострились, как у зверя, что почуял кровь, глаза горят, как раскалённые угли, и я знаю этот взгляд — он хочет раздавить меня, стереть в порошок, уничтожить всё, что я пытаюсь построить. Его кулаки сжаты, вены на руках вздулись, плечи напряжены, как натянутый лук, и он смотрит прямо на меня, как на мишень, в которую сейчас вонзит весь свой яд. Я чувствую, как воздух густеет, как он давит на меня, как страх ледяной волной заливает грудь, подбирается к горлу.

– Ты ещё пожалеешь, что связалась с этим куском дерьма, – рычит муж, оказавшись ближе, его голос громкий, хриплый, рвётся сквозь шёпот толпы, как вой сирены.

Он делает шаг ко мне, и я чувствую, как ноги подкашиваются, как земля уходит из-под меня, как страх сжимает лёгкие, не давая вдохнуть.

Но Игорь реагирует быстрее, чем я успеваю рухнуть. Он встаёт между нами, его фигура — как нерушимая стена, что отсекает Артёма от меня, как щит, что я не просила, но который сейчас спасает мне жизнь. Его лицо остаётся спокойным, как озеро в штиль, но в глазах — сталь, холодная, непрошибаемая, что блестит, как лезвие на свету.

– Не стоит разбрасываться опрометчивыми обещаниями, – хладнокровно отзывается мой босс, его голос тихий, но острый, как клинок, что режет тишину на куски. – Либо действуйте, либо проваливайте. Проигрывать тоже нужно уметь. Слышали о подобном, Морозов? – добавляет он, и в его тоне нет ни капли сомнения, только презрение, что хлещет Артёма, как плеть, оставляя невидимые следы на его багровеющем лице.

Толпа затихает, как море перед штормом, и взгляды — десятки, сотни острых игл — вонзаются в происходящее, пригвождая к месту. Воздух густеет, тяжелеет, пропитывается электричеством,

что трещит вокруг, словно перед грозой. Ощущение липкое, удушающее, давит на грудь, мешает вдохнуть.

Артём открывает рот, челюсть дрожит от ярости, но слова вязнут в горле, точно ком грязи, который не выплюнуть. Лицо красное, вены на шее вздуваются, подобно канатам, готовым лопнуть, и отступление следует — неохотное, тяжёлое, как у раненого зверя, что ещё рычит, но понимает поражение. Последний взгляд его — полный ненависти, словно яд, капающий с клыков, и обещание боли, витающее в пространстве, точно зловещий призрак, — врезается в сознание, оставляя ожог.

Игорь поворачивается, движение резкое, но спокойное, кивок в сторону выхода обозначает путь.

– Пойдёмте, Анастасия, – голос режет тишину, словно нож, и шаги отдаются в голове, пока взгляды гостей — раскалённые угли — обжигают спину, шею, затылок, оставляя шрамы.

Улица встречает холодным ветром, что бьёт в лицо, как пощёчина, вырывая из оцепенения. Вдох мой жадный, глубокий, точно у утопающего, вынырнувшего из-под воды, — спасение, схваченное обеими руками. Но напряжение остаётся, пульсирует внутри, натянутое до предела и готовое лопнуть. Оно живёт в венах, в каждом ударе сердца, в каждом дрожащем выдохе.

Игорь останавливается, силуэт чёрным пятном выделяется на фоне ночного города, взгляд — долгий, пристальный — несёт нечто новое. Жалости нет — слишком простое, унизительное чувство, — а интерес, острый, как лезвие, пугает сильнее холодности.

– Тронуть вас он не посмеет, – произносит он твёрдо, как гранит без трещин, непрошибаемый, как стена, воздвигнутая между угрозой и мной.

– Откуда такая уверенность? – вырывается у меня хрипло, голос ржавым замком скрипит, злость на слабость, на вопрос, выдавший смятение, обжигает.

– Ваш муж, несмотря на флёр человека, склонного к поступкам на горячую голову, скажем так… всегда умел просчитывать риски, – начинается он, ровным тоном с лёгкой насмешкой. – Его проигрышная позиция очевидна. Да, его это бесит, как и бездействие. Отсутствие рычагов давления можно счесть трусостью, отчего самооценка вашего супруга страдает, и всё же… Тронуть вас он не решится, пока рядом стою, – слова ложатся, как кирпичи в фундамент уверенности, а земля под ногами дрожит. – Видите ли, вашему мужу его состояние дороже, чем вы…

Каков нахал! Впрочем, чего обижаться на правду…

– И к чему тогда эта беседа? Защиту предлагаете? – гнев вспыхивает, как сухая трава под спичкой, жар заливает грудь, лицо, пальцы. – Только, вот, жалеть меня не смейте! – голос режет воздух, острый, как бритва, но дрожь выдаёт усталость, прячущуюся за яростью.

– Смысла в том нет, – отвечает он спокойно, почти равнодушно. – Справляться с этим вы умеете и без того, – его губы кривятся в усмешке.

– С жалостью к себе или с защитой? – зачем-то предпринимаю попытку укусить словами, поймать на слабине, но устойчивость его не дрогнула.