Предшественники Шекспира
Шрифт:
Изъ приведенныхъ нами во второй глав отзывовъ Уэтстона, Сиднея и Госсона читатели могли себ составить нкоторое понятіе о томъ хаотическомъ состояніи, въ которомъ находилась народная сцена въ семидесятыхъ годахъ XVI столтія. Если исключить изъ этихъ отзывовъ то, что явно внушено ложноклассической и пуританской тенденціями, то картина англійской драмы, начертанная двумя классиками и однимъ пуританиномъ, будетъ въ общихъ чертахъ довольно врна и легко можетъ быть подтверждена многими уцлвшими отъ этой эпохи памятниками. Дйствительно, порицатели были правы, утверждая что англійская драма страдаетъ эпическою растянутостью дйствія, что ей недостаетъ художественнаго плана и внутренняго единства, что клоуны кстати и не кстати нарушаютъ ходъ дйствія своими импровизированными шутками и т. д.; но они были не правы, во первыхъ въ томъ, что изъ за этихъ недостатковъ не усмотрли ея несомннныхъ достоинствъ, и во вторыхъ, что прописали ей слишкомъ сильную дозу формальнаго псевдоклассицизма, который шелъ въ разрзъ съ ед исконными традиціями. Въ начал восьмидесятыхъ годовъ англійская драма начинаетъ мало по малу освобождаться отъ недостатковъ, замченныхъ въ ней классиками, не утрачивая ничего изъ своихъ прежнихъ достоинствъ, хотя обновленіе ея идетъ вовсе не съ той стороны, откуда они его ожидали. Уже въ произведеніяхъ Лилли мы замчаемъ попытку сообщить драм внутреннее единство, стягивая вс нити дйствія къ одному центральному событію или характеру (Александръ и Кампаспа), но Лилли главнымъ образомъ имлъ въ виду придворную, а не народную аудиторію; притомъ же его аффектированный, изысканный мозаическій стиль, полный миологическихъ намековъ и искусно подобранной игры словъ, былъ сильнымъ препятствіемъ къ переходу его произведеній на народную сцену; за его произведеніями навсегда упрочилось названіе придворныхъ пьесъ (courtly plays) — знакъ, что он никогда не были популярны. Починъ художественнаго обновленія англійской народной драмы составляетъ неоспоримую заслугу человка, именемъ котораго мы озаглавили настоящую главу.
Кристофэръ Марло — истинный сынъ народа — увидлъ свтъ въ бдной семь кэнтербэрійскаго башмачника въ феврал мсяц 1564 г., и въ томъ же году, ровно два мсяца спустя, родился Вилльямъ Шекспиръ. Любители мистическихъ сближеній могутъ увидть нчто боле обыкновенной случайности въ томъ обстоятельств, что два величайшіе драматурга Англіи, изъ которыхъ одинъ указалъ англійской драм истинную дорогу, а другой довелъ ее по ней до неслыханной дотол художественной высоты,
За то съ тмъ большимъ рвеніемъ онъ сталъ трудиться для театра въ качеств драматурга. Первая пьеса, снискавшая ему громкую извстность, была трагедія Тамерланъ, поставленная на сцену около 1586 г., когда ея автору было не боле двадцати двухъ лтъ. — Громадный успхъ Марло, какъ драматурга, возбудилъ сильную зависть его университетскихъ товарищей. Наша и Грина, которые не замедлили зло посмяться надъ напыщенной дикціей и блыми стихами Тамерлана. 282) Что касается до самого Марло, то, повидимому, онъ не придавалъ большаго значенія такъ легко пріобртеннымъ лаврамъ, и въ слдующемъ году мы его видимъ въ Кембридж, куда онъ отправился, чтобъ пріобрсть высшую ученую степень магистра искусствъ (Master of Arts). Только по возвращеніи изъ Кембриджа, Марло, не бросая своихъ прежнихъ классическихъ занятій, становится присяжнымъ писателемъ для сцены. Съ этихъ поръ съ изумительной быстротой слдуютъ одна за другой его драмы: Тамерланъ (вторая часть), Фаустъ, Мальтійскій жидъ, Парижскія Убійства и Эдуардъ II. — Работая для театра, Марло невольно долженъ былъ столкнуться съ своими товарищами по профессіи, — Гриномъ, Пилемъ, Нашемъ, Лоджемъ и др., которые поселились въ Лондон до него и составили первый кружокъ драматурговъ. Членовъ этого кружка связывала вмст общность интересовъ, любовь къ искусству и одинаковость вкусовъ и убжденій. Все это были молодые и талантливые люди, объявившіе войну старому міру съ его оффиціальной религіей и обрядной нравственностью и заработывавшіе себ хлбъ литературнымъ трудомъ; а такъ какъ литературный трудъ былъ въ то время поставленъ въ условія крайне неблагопріятныя, то имъ нердко приходилось голодать. Одинъ изъ членовъ этого кружка, талантливый Томасъ Нашъ, горько жалуется, что литератору зачастую приходится умирать съ голоду, тогда какъ мастеровые и ремесленники наживаютъ себ дома и капиталы. "Тщетно — говоритъ онъ — я ложился поздно и вставалъ рано, велъ диспутъ съ холодомъ и бесдовалъ съ нуждой; вс мои труды пропали даромъ: моя незатйливая народная муза находилась въ презрніи; трудъ мой былъ не оцненъ или вознагражденъ мало, и я самъ, въ цвт моего остроумія, былъ осужденъ на бдность. Тогда, въ порыв негодованія, я обвинялъ судьбу, бранилъ покровителей, грызъ перо, рвалъ бумагу, словомъ поступалъ, какъ сумасшедшій. Я перебралъ въ своемъ ум тысячу способовъ выйти изъ этого досаднаго положенія, но вс мои размышленія привели меня къ отчаянному убжденію, что свтъ безжалостенъ и что я заране осужденъ быть несчастнымъ" 283). Впрочемъ, будемъ справедливы: тогдашніе литераторы были люди не такого сорта, чтобъ что нибудь сберечь на черный день, и даже при самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ переходъ отъ роскоши и довольства къ нищет былъ у нихъ явленіемъ весьма обыкновеннымъ. Получивъ деньги за какой нибудь памфлетъ или пьесу, они спускали все въ одинъ день и снова начинали поститься, выжидая слдующей получки. Въ обществ такихъ веселыхъ товарищей Марло проводилъ свои лондонскіе досуги. Какъ натура страстная, онъ жадно прильнулъ къ мутному кубку наслажденій, который ему предлагала жизнь тогдашняго лондонскаго полусвта, и на себ испыталъ вс рзкіе повороты колеса фортуны 284). Мы охотно вримъ, что на пирушкахъ и оргіяхъ, которыми молодые люди праздновали свои успхи на поприщ драматургіи, не было недостатка въ смлыхъ рчахъ и самыхъ крайнихъ мнніяхъ. Когда нервы напряжены и вино шумитъ въ голов, каждый изъ собесдниковъ хочетъ превзойти другаго смлостью своихъ гипотезъ и радикализмомъ своихъ отрицаній. Особенно далеко заходилъ въ своихъ отрицаніяхъ Марло, утверждавшій, что религія есть дло политики, что основа человческихъ дйствій есть личная выгода и т. п. Въ 1592 году, разрушительныя теоріи Марло, долгое время остававшіяся въ кругу товарищей, неожиданно получили широкую огласку. Посл одной изъ попоекъ, на которой было не въ мру выпито рейнскаго вина, Гринъ опасно заболлъ. Чувствуя приближеніе смерти, онъ обратился къ своимъ товарищамъ по профессіи съ увщаніемъ бросить разгульный образъ жизни, оставить драматическое искусство и употребить свои таланты на что нибудь боле достойное человка. Марло кром того онъ заклиналъ отказаться отъ пагубнаго атеизма и обратиться къ Богу 285). Хотя никто изъ драматурговъ не былъ названъ по имени, но намеки были такъ прозрачны, что скоро весь Лондонъ зналъ, кого имлъ въ виду авторъ. Должно полагать, что вслдствіе заявленій Грина за Марло былъ учрежденъ секретный надзоръ, потому что уже въ начал слдующаго года въ верховный совтъ королевы былъ присланъ доносъ, подписанный именемъ какого-то Ричарда Бэна, въ которомъ подробно излагались вс преступныя мннія Марло 286). Разумется, если бы донощикъ могъ подтвердить, какъ онъ и общалъ, справедливость своихъ обвиненій показаніями свидтелей, то Марло неминуемо постигла бы участь его учителя, Кэтта, сожженнаго въ 1589 году въ Норрич за свои нечестивыя мннія объ I. Христ 287). Но прежде чмъ началось слдствіе по этому длу, Марло уже не было въ живыхъ. Блистательная драматическая каррьера его была прервана насильственнымъ и трагическимъ образомъ. Въ бытность свою въ Депфорд, маленькомъ, городк на Темз, расположенномъ въ нсколькихъ миляхъ отъ Лондона, онъ былъ приглашенъ своимъ знакомымъ Фрэнсисомъ Арчеромъ на ужинъ. За ужиномъ, вроятно подъ вліяніемъ неумренныхъ возліяній, у нихъ вышла ссора 288), во время которой вспыльчивый Марло выхватилъ кинжалъ и бросился на своего хозяина, но послдній отразилъ ударъ и, схвативъ Марло за руку, направилъ его кинжалъ въ его же собственный глазъ. Несчастный поэтъ упалъ навзничь и, не смотря на тотчасъ же поданную медицинскую помощь, умеръ черезъ нсколько часовъ въ страшныхъ страданіяхъ 289).
При извстіи о трагической кончин Марло пуритане не могли скрыть своей радости. Въ ней, какъ и въ смерти Грина 290), они видли актъ божескаго правосудія, покаравшій ихъ безбожную дятельность. Пуританскій священникъ Томасъ Бэрдъ въ своемъ Theatre of God's Judgements (L. 1597), приводя нсколько примровъ наказанія хулителей слова Божія, говоритъ о Марло слдующее: "никому изъ предшествующихъ не уступалъ въ атеизм и нечестіи и понесъ одинаковую съ ними кару нашъ соотечественникъ, недавно умершій, Марло, человкъ ученый, воспитанникъ кембриджскаго университета, занимавшійся впрочемъ сочиненіемъ драматическихъ произведеній и непристойныхь стиховъ. Этотъ человкъ, давшій слишкомъ много воли своему уму и совершенно распустившій удила своихъ страстей, скоро дошелъ до такого неистовства, что отрицалъ Бога и его Сына, I. Христа и не только богохульствовалъ на словахъ противъ св. Троицы, но даже, по весьма достоврнымъ свденіямъ, писалъ объ этомъ предмет цлыя книги 291), въ которыхъ доказывалъ, что Спаситель былъ обманщикъ, а Моисей фокусникъ и колдунъ, что библія есть собраніе пустыхъ и нелпыхъ сказокъ, а религія — изобртеніе политиковъ. Но смотрите, какой крюкъ Господь вонзилъ въ ноздря этого лаявшаго пса! (Слдуетъ извстный намъ разсказъ о смерти Марло отъ своего собственнаго кинжала). Въ смерти его правосудіе Божіе проявилось самымъ очевиднйшимъ образомъ въ томъ, что рука, которою онъ писалъ свои богохульныя сочиненія, сама пронзила мозгъ, задумавшій ихъ!"
На основаніи дошедшихъ до насъ скудныхъ извстій, трудно съ перваго разу составить себ опредленное понятіе о личности Марло. Съ одной стороны клика пуританъ и піэтистовъ старалась изобразить его какимъ-то исчадіемъ ада, чудовищемъ порока и нечестія; съ другой стороны друзья не ршались защищать его, боясь, чтобы ихъ не обвиняли въ сочувствіи къ его преступнымъ мнніямъ. — 292). Оставляя въ сторон отзывы враговъ, внушенные фанатизмомъ и ненавистью, мы думаемъ, что даже показанія его стараго друга, Роберта Грина, должно принимать съ крайней осторожностью. Не нужно забывать, что Гринъ писалъ свои признанія на смертномъ одр, въ страшныя минуты душевной агоніи, когда, вспугнутая близостью смерти, совсть представляла ему всю его прошедшую жизнь какимъ-то сплошнымъ позорнымъ дяніемъ. Въ эти минуты человкъ не обладаетъ яснымъ сознаніемъ, необходимымъ для связнаго и послдовательнаго разсказа; въ порыв благочестиваго раскаянія онъ можетъ многое представить себ и другимъ въ боле мрачномъ свт, чмъ оно было на самомъ дл. Такъ было и съ Гриномъ. Неточность его показаній состоитъ не столько въ умышленномъ искаженіи фактовъ, сколько въ ихъ ложномъ освщеніи, которое объясняется его исключительнымъ душевнымъ состояніемъ. Напр. отзывъ его о Шекспир показался впослдствіи до того несправедливымъ Четтлю, что тотъ жаллъ, что не смягчилъ его, а Нашъ, нисколько не задтый Гриномъ, называлъ его признанія пошлымъ и лживымъ памфлетомъ (scald, trivialle, lying pamphlet). Но намъ могутъ возразить: положимъ, что Гринъ, какъ человкъ больной, находившійся на краю гроба, могъ многое преувеличить, но отчего-же другіе современники, отдающіе справедливость поэтическому генію Марло, не скупятся на черныя краски, когда дло доходитъ до оцнки его нравственнаго характера? 29З). По нашему крайнему разумнію, разгадка этого обстоятельства лежитъ, во первыхъ, въ религіозныхъ мнніяхъ Марло, наводившихъ ужасъ на его современниковъ и заставлявшихъ ихъ предполагать въ смломъ отрицател всевозможные пороки, и во вторыхъ — въ самой натур Марло, необладавшей мягкими свойствами, которыя иногда боле чмъ солидныя нравственныя достоинства привлекаютъ къ себ симпатіи людей. По всему видно, что это былъ человкъ съ грубыми плебейскими манерами, задорный, рзкій въ своихъ отзывахъ о людяхъ 294), но вмст съ тмъ добрый, великодушный, способный забыть обиду и даже стать другомъ оскорбившаго его человка. Нашъ и Гривъ, совокупному нападенію которыхъ онъ подвергся въ самомъ начал своего литературнаго поприща, были впослдствіи его лучшими друзьями, и весьма вроятно, что за эту трогательную черту его характера одинъ современникъ 295) называетъ его благодушнымъ Марло (Kynde Kit Marloe), — эпитетъ, заключаетъ по этому поводу Дейсъ, который онъ, не смотря на свои нечестивыя теоріи и нравственную распущенность, вполн заслужилъ. Да не подумаютъ читатели, что мы задались невозможной, да и едва-ли нужной, задачей представить Марло человкомъ безъ всякихъ нравственныхъ пятенъ. Весьма возможно, что онъ давалъ больше чмъ слдуетъ воли своему страстному темпераменту, что онъ зачастую не ногъ сладить съ своимъ безпокойнымъ сердцемъ и достигнуть того нравственнаго равновсія, той душевной гармоніи, безъ которой невозможно счастье для человка. Бываютъ люди, говоритъ въ одномъ мст Блинскій, которые отвратительны при всей безукоризненности своего поведенія, потому что она въ нихъ есть слдствіе безжизненности и душевной вялости. Мы отъ себя прибавимъ, что бываютъ люди, которымъ многое можно простить за богатство ихъ натуры и энергію духа. Къ такимъ людямъ принадлежалъ, по нашему мннію, и Марло. Истинный сынъ своего безпокойнаго и порывистаго вка, онъ часто переходилъ за черту позволеннаго обрядной моралью, но никакія излишества и увлеченія не могли затушить въ немъ божественной искры. Въ этомъ можно даже сослаться на враговъ его, которые, упрекая его въ разгульной жизни и въ проповдываніи разрушительныхъ теорій, не знаютъ однако за нимъ ни одного неблагороднаго поступка, ни одного чернаго дла. Новйшіе обвинители Марло забываютъ, что судьба не дала ему дожить до той поры, когда характеръ человка окончательно устанавливается, когда человкъ изъ пылкаго юноши становится разумнымъ мужемъ. Разв Шекспиръ не заплатилъ дань своей страстной натур? Разв онъ постоянно сохранялъ власть надъ собой? Разв въ его молодости не было преступныхъ увлеченій, въ которыхъ онъ съ такой трогательной искренностью сознается въ своихъ сонетахъ? 296). Побда надъ собой не дается человку сразу; нравственная выдержка есть результатъ житейской борьбы и подчасъ горькаго опыта. Мы не сомнваемся, что
Такимъ представляется намъ Марло посл тщательнаго изученія всхъ дошедшихъ о немъ скудныхъ извстій, и мы ничмъ не можемъ лучше заключить нашу характеристику, какъ приведя благородныя слова Боденштедта, которыми этотъ, уважаемый нами, писатель защищаетъ личность англійскаго драматурга отъ нападокъ его новйшихъ обвинителей. "Теперь, — говоритъ онъ — мы приходимъ къ самой мрачной страниц въ исторіи нашего поэта, котораго обыкновенно рисуютъ намъ человкомъ безпутнымъ, лишеннымъ всякаго религіознаго и нравственнаго содержанія. Если врить всему дурному, что о немъ разсказываютъ враги и друзья, то можно подумать, что онъ только и длалъ, что проводилъ время въ разгульной компаніи, упражняясь въ пьянств и разныхъ безчинствахъ, но если мы вспомнимъ, что онъ умеръ не достигши тридцатилтняго возраста, что въ продолженіе своего семилтняго пребыванія въ Лондон онъ написалъ, кром тома стихотвореній, заключающихъ въ себ много поэтическихъ красотъ, шесть пятиактныхъ драмъ, выходящихъ до сихъ поръ новыми изданіями, не говоря о многихъ другихъ, навсегда для насъ утраченныхъ, пьесахъ, то мы должны наконецъ согласиться, что, при такой разносторонней и напряженной дятельности духа, ему не могло много оставаться времени для бездлья и пустыхъ развлеченій". 297).
Выше было замчено, что въ начал восьмидесятыхъ годовъ XVI в. на англійской народной сцен царствовалъ полнйшій хаосъ. Это было время наибольшей популярности Камбиза, Солимона и Персиды и т. п. кровавыхъ пьесъ, носившихъ на себ весьма замтные слди тсныхъ связей съ моралите и народными фарсами. Классическія трагедія и такъ называемыя "Исторіи", фантастическія драмы и сатирическія моралите смняли другъ друга, оставляя въ душ зрителя смутное и далеко не художественное впечатлніе. Произведенія эти, безспорно обладавшія нкоторыми хорошими частностями (обиліемъ дйствія, патетической дикціей и т. д.) были совершенно ничтожны въ цломъ. Тщетно мы стали бы искать въ нихъ строго-обдуманнаго художественнаго плана или покрайней мр хоть внутреннаго центра, къ которому бы естественнымъ образомъ стягивались безчисленные эпизоды, смнявшіе другъ друга неожиданно и безцльно, какъ туманныя картины. Если и была между ними какая нибудь связь, то связь чисто вншняя, обусловленная временемъ и пространствомъ, а не законами внутренней необходимости. Каждое произведеніе легко можно было продолжать до безконечности или прекратить на половин; отъ этого его достоинство пострадало бы весьма мало. Хаосъ еще боле увеличивался введеніемъ множества ненужныхъ лицъ, хоровъ изъ аллегорическихъ фигуръ, клоуновъ съ ихъ джигами, танцами и смшными тлодвиженіями. Лилли пытался было внести въ этотъ хаосъ нкоторую гармонію, но прочному водворенію его произведеній на народной сцен противился ихъ искусственный жаргонъ, пряная пикантность котораго могла быть только оцнена свтскими людьми и была не по вкусу народной аудиторіи, предпочитавшей энергическій, хотя и грубый стиль, Престона и Кида утонченной, приторно-манерной рчи автора Эвфуэса. Вслдствіеэтого Лилли не имлъ большаго вліянія, и народной сценой по прежнему владли второстепенные драматурги, нисколько не заботившіеся о художественной обработк своихъ произведеній, но въ совершенств усвоившіе себ искусство забавлять толпу, льстя ея грубымъ инстинктамъ. Таково было состояніе народнаго театра, когда прибылъ въ Лондонъ изъ Кембриджа даровитый, классически образованный, исполненный гордыхъ надеждъ, юноша — Кристофэръ Марло.
Марло началъ свою драматическую каррьеру трагедіей Тамерланъ Великій, которая по мннію Колльера, была поставлена на сцену въ 1586 г. Изъ множества существовавшихъ въ его время направленій, Марло примкнулъ въ тому, гд исторія сливалась съ фантастикой, но примкнулъ только затмъ, чтобъ преобразовать его. Уже въ пролог къ Тамерлану замчается со стороны автора сознательное желаніе проложить новые пути драматическому искусству. Марло не дорожилъ той дешевой популярностью, которая пріобртается пожертвованіемъ своей художественной самостоятельности измнчивымъ вкусамъ толпы. Не желая идти по троп, проложенной доморощенными поэтами (rhyming mother — wits) снискивавшими себ расположеніе партера комическими эпизодами и шутовскими сценами, Марло чувствовалъ въ себ довольно силы, чтобы увлечь публику за собой, ввести своихъ слушателей въ кругъ интересовъ боле широкаго объема, заставить ихъ быть свидтелями всемірно-историческихъ событій, паденія царствъ и народовъ 298).
Трудно подыскать сюжетъ, который бы въ такой степени удовлетворялъ вкусамъ народной аудиторіи XVI в. и въ тоже время давалъ столько простора фантазіи поэта, какъ жизнь Тамерлана. Бродить съ великимъ завоевателемъ по зыбучимъ пескамъ Персіи и Египта, присутствовать при кровопролитныхъ сраженіяхъ и осадахъ городовъ, быть свидтелями пріема посольствъ и депутацій, одтыхъ въ роскошные костюмы Востока, наконецъ во очію видть загадочнаго и грознаго человка, о которомъ въ средневковой Европ ходило столько фантастическихъ разсказовъ — какое утшеніе для глазъ, какой праздникъ для воображенія! Въ первой части своей драмы Марло изображаетъ намъ только начало завоевательной и кровавой каррьеры Тамерлана, какимъ образомъ онъ изъ предводителя маленькой степной орды длается повелителемъ всего извстнаго тогда міра. Въ первомъ дйствіи у него всего пятьсотъ всадниковъ, но и съ этими ничтожными силами онъ успваетъ, привлекши на свою сторону брата персидскаго царя, Мицета, Козроя, которому онъ общаетъ персидскую корону, — покорить Персію. Едва-ли нужно прибавлять, что лишь только Козрой сталъ ему больше не нуженъ, какъ Тамерланъ тотчасъ же поспшилъ избавиться отъ него. Вс пять актовъ заняты походами Тамерлана: изъ Персіи онъ устремляется въ Сирію, разбиваетъ Баязида и возитъ его повсюду за собой въ желзной клтк, потомъ беретъ приступомъ Дамаскъ и покоряетъ владнія союзника Баязида, султана египетскаго. Повидимому, въ этой трагедіи, гд событія слдуютъ другъ за другомъ съ сказочной быстротой, нтъ никакого внутренняго единства, нтъ никакой связи между разнообразными эпизодами, кром связи чисто вншней, хронологической. Но это въ высшей степени несправедливо. Центральнымъ пунктомъ, движущимъ нервомъ дйствія служитъ грандіозная личность героя пьесы, очерченная поэтомъ съ замчательнымъ искусствомъ. Въ самой наружности Тамерлана есть нчто импонирующее, заставляющее предполагать въ немъ человка, созданнаго повелвать. Вотъ какъ описываетъ Тамерлана одно изъ дйствующихъ лицъ: "Онъ высокъ ростомъ и строенъ; величественное чело его стремится къ небу, подобно его желаніямъ". Красивы и крпки его члены; плечи такъ широки, что кажется могутъ сдержать на себ тяжесть Атласа. На нихъ возвышается великолпная голова съ глазами, блескъ которыхъ не уступаетъ блеску небесныхъ свтилъ. На блдномъ лиц его сильныя страсти и стремленіе къ господству оставили свои глубокіе слды; Каждая гнвная складка на его чел грозитъ смертью и разрушеніемъ; когда-же чело его ясно — изъ него льются теплыми лучами привтъ и жизнь. Втеръ свободно играетъ его кудрями, напоминающими кудри Ахиллеса. Рука его сильна; сильны и длинны его пальцы; каждое его движеніе дышетъ энергіей; въ каждомъ его жест виднъ человкъ, рожденный для того, чтобъ повелвать цлымъ міромъ." (Act. II. sc. I). Въ образ Тамерлана Марло нарисовалъ яркими красками типъ восточнаго завоевателя. Въ характер и дятельности свирпаго сына степей онъ уловилъ черты, свойственныя цлому классу честолюбцевъ. Рожденный въ низкой дол, но одаренный гигантскими силами духа, геніальный дикарь рано почувствовалъ потребность выйти изъ тснаго круга, очерченнаго вокругъ него судьбой. Смлостью и коварствомъ онъ успваетъ пріобрсти себ власть и значеніе. Каждый новый шагъ его на этомъ кровавомъ пути только усиливаетъ въ его душе стремленіе къ господству, превращающееся подъ конецъ въ какую-то манію, въ какое-то болзненное, можно сказать, сладострастное влеченіе къ власти. Послушайте, какъ онъ оправдываетъ себя въ глазахъ, обманутаго имъ, Козроя: "Жажда господства, сладость обладанія короной, побудившія Юпитера согнать съ престола своего отца, заставили меня возстать противъ тебя съ оружіемъ въ рукахъ. Сама природа, создавшая насъ изъ четырехъ, вчно борющихся другъ съ другомъ, началъ, вложила въ нашу грудь стремленіе къ владычеству надъ людьми. Душа наша, способная понять чудное устройство міра и измрить бгъ каждой планеты, вчно стремится къ безконечному знанію, подобно небеснымъ сферамъ, не знающимъ покоя и утомленія и съ своей стороны безпрестанно побуждаетъ насъ безъ отдыха идти впередъ, пока мы не достигнемъ самаго зрлаго плода, единственнаго счастья на земл — царской короны!" (Act, II, sc. VII). Подобно всмъ великимъ честолюбцамъ, старавшимся уврить себя и другихъ, въ томъ, что они, преслдуя свои эгоистическія цли, тмъ не мене дйствуютъ не по своей вол, но исполняютъ невдомыя предписанія Провиднія, и Тамерланъ постоянно называетъ себя бичемъ Божіимъ, призваннымъ покорить и наказать весь міръ. Каждая новая побда, поддерживая въ немъ вру въ свое божественное посланничество, зароненную въ его душу предсказаніями астрологовъ и оракуловъ, въ тоже время убиваетъ въ его врагахъ всякую энергію сопротивленія, всякую надежду на успхъ. Когда жена Баязида, Сабина, утшаетъ своего плннаго мужа надеждой, что быть можетъ въ битв съ египетскимъ султаномъ Тамерланъ потерпитъ пораженіе, Баязидъ отвчаетъ ей, что все напрасно. "Мы можемъ, говоритъ онъ, проклинать его успхи; небеса могутъ гнваться на него и земля дрожать отъ негодованія, но звзда, ведущая его къ побд, не померкнетъ, и сами боги не могутъ воспрепятствовать совершиться тому, что назначено судьбой." (Act. V, sc. I). Съ другой стороны увренность въ побд придаетъ особую силу словамъ Тамерлана и привлекаетъ на его сторону суеврныхъ людей. Этой черт своего характера Тамерланъ обязанъ многими изъ своихъ успховъ. — "Оставь своего царя и перейди на службу ко мн — говоритъ онъ высланному противъ него персидскому полководцу, Теридаму — и мы завоюемъ цлый міръ. Скорй солнце низвергнется съ своего пути на землю, чмъ Тамерланъ будетъ убитъ или побжденъ. Вынимай же свой мечъ, могучій воинъ, и рази меня, — и ты увидишь, что самъ Юпитеръ (sic!) удержитъ твою руку и защититъ меня отъ удара" (Act. I. sc. II). Теридамъ былъ такъ пораженъ этой рчью и тономъ, съ которымъ она была произнесена, что увидлъ въ Тамерлан человка судьбы, орудіе бога на земл, и перешелъ къ нему со всмъ своимъ войскомъ. Увряя другихъ въ своемъ божественномъ избраніи, Тамерланъ кончилъ тмъ, что, упоенный невроятными успхами, самъ увровалъ въ него и съ этихъ поръ безъ оглядки шелъ впередъ, неотразимый какъ судьба, безжалостно сокрушая все что оказывало ему хотя бы малйшее сопротивленіе. Такою представлялъ себ личность восточнаго завоевателя талантливый драматургъ XVI ст. Не будучи спеціалистами по исторіи Востока, мы не можемъ судить, на сколько взглядъ Марло на Тамерлана оправдывается историческими свидтельствами, но что онъ вренъ въ психологическомъ отношеніи, — это едва ли можетъ быть подвергнуто сомннію. Правда Марло не усматриваетъ въ дятельности Тамерлана плодотворной идеи, для которой, правду сказать, не было мста въ дикой жизни азіатскихъ ордъ, но во всякомъ случа онъ видитъ въ ней нчто больше безотчетной, ребяческой страсти въ разрушенію. Романическую сторону драмы составляетъ любовь Тамерлана къ дочери египетскаго султана, Зенократ. Захваченная въ плнъ воинами Тамерлана въ то время, когда она хала въ Мемфисъ къ своему жениху, арабскому царю Алкидаму, Зенократа становится спутницею всхъ походовъ и свидтельницей всхъ успховъ Тамерлана. Сначала она нсколько дичится суроваго хана и принимаетъ холодно его восторги, но красота Тамерлана, его рыцарское обращеніе съ плнницей и наконецъ ея собственная молодость мало по малу производятъ то, что она отдается Тамерлану всей душой. Съ другой стороны нжное чувство къ Зенократ открываетъ въ душ Тамерлана неистощимый родникъ поэзіи и любви. Изъ устъ его, изрекавшихъ до сихъ поръ смертные приговоры, льются теперь сладкіе гимны любви и красот. "О Зенократа — говоритъ онъ своей возлюбленной — лучшая изъ женщинъ, драгоцннйшая жемчуга и драгоцнныхъ каменьевъ, единственная любовь Тамерлана! Твои глаза сіяютъ свтле звздъ небесныхъ и слаще самой гармоніи твой голосъ. Твой ясный взоръ можетъ разгладить морщины на нахмуренномъ чел неба и укротить гнвъ самого Юпитера громовержца" и т. д. (Act. III. sc. II). Эти восторженныя изліянія, которыми полны рчи Тамерлана, показываютъ, что въ такой богатой натур всякая страсть разыгрывается поэтичне и грандіозне, чмъ въ обыденныхъ натурахъ. Между тмъ событія идутъ своимъ чередомъ; Баязидъ разбитъ на голову и взятъ въ плнъ, но его союзники, въ числ которыхъ находится египетскій султанъ, отецъ Зенократы, еще разъ хотятъ попытать счастья и, собравъ многочисленныя войска, приближаются къ лагерю Тамерлана. Съ минуты на минуту нужно ждать ршительной битвы. Сердце Зенократы разрывается отъ противоположныхъ ощущеній: на одной сторон сражается ея отецъ; на другой — ея возлюбленный. За кого молиться, кому желать успха? Посл нкоторой борьбы любовь одерживаетъ верхъ, и она молитъ бога даровать побду Тамерлану, но вмст съ тмъ пощадить жизнь ея отца. Молитва Зенократы прерывается приходомъ ея прежняго жениха: онъ сражался на сторон ея отца и, смертельно раненый, пришелъ чтобъ взглянуть на нее въ послдній разъ и потомъ умереть у ея ногъ. При вид своего прежняго жениха, истекающаго кровью, потухшее чувство на мгновеніе проснулось въ душ Зенократы и она сказала несчастному юнош нсколько теплыхъ словъ, усладившихъ его послднія минуты. "Теперь, сказалъ онъ, я могу умереть съ удовлетвореннымъ сердцемъ. Я видлъ Зенократу и пусть мой духъ отлетитъ въ радостномъ созерцаніи ея красоты, одинъ видъ которой принесъ такое облегченіе моимъ страданіямъ, что я не чувствую больше моей смертельной раны." Съ глазами полными слезъ слдитъ Зенократа за тмъ какъ угасаетъ жизнь въ сердц горячо любившаго ее человка, но въ это время за сценой раздаются звуки трубъ и восторженные клики войска. Входитъ побдоносный Тамерланъ со свитой, ведя за руку Султана.
Тамерланъ. Иди за мной, счастливый отецъ Зенократы. Въ моихъ глазахъ этотъ титулъ выше всякаго султанскаго титула. Хотя моя рука привела тебя сюда плнникомъ, но твоя царственная дочь можетъ даровать теб свободу. И кому же приличне даровать теб свободу какъ не той, которая укротила ярость моего меча, купавшагося прежде въ ркахъ человческой крови.
Зенократа. О трижды блаженное зрлище для моей счастливой души видть отца здравымъ и невредимымъ, посл жестокаго сраженія съ моимъ возлюбленнымъ,