Предшественники Шекспира

Стороженко Николай Ильич

Фра Бернардино. Я не хочу сказать сказать, что они погубили другъ друга вслдствіе мнимаго вызова, но…

Барабасъ (тихо Итамору). Она созналась во всемъ на исповди — и мы погибли. Сердце мое кипитъ, но я долженъ притворяться. (Громко) О, святые отцы! Бремя прегршеній гнететъ мою душу; скажите, не поздно мн еще раскаяться и принять христіанскую вру? Я былъ ревностнымъ евреемъ, жестокосердымъ къ бднымъ и корыстолюбивымъ человкомъ; я бралъ сто на сто, теперь мое состояніе равно соединеннымъ состояніямъ всхъ евреевъ Мальты. Но что толку въ богатств? Я жидъ, и долженъ быть осужденъ. Если искреннимъ раскаяніемъ можно загладить прежнія прегршенія, я позволилъ бы забичевать себя до смерти; я готовъ поститься и молиться и на колняхъ доползти до Іерусалима. А между тмъ состояніе мое громадно: оно состоитъ въ винныхъ погребахъ, магазинахъ съ разнымъ товарами, сундукахъ, наполненныхъ золотомъ и драгоцнными камнями; я имю должниковъ по всему міру и кром того у меня есть большія суммы денегъ, хранящіяся въ банкахъ, и все это я отдамъ тому монастырю, который посл крещенія приметъ меня въ свою святую обитель.

Монологъ Барабаса былъ расчитанъ необыкновенно врно; монахи таяли, слушая эти рчи, гд больше говорилось о деньгахъ и винахъ, чмъ о покаяніи, и каждый изъ нихъ старался перетащить Барабаса на свою сторону. Они даже вошли въ такой азартъ, что передрались изъ за Барабаса. Наконецъ посл долгихъ препирательствъ,

въ которыхъ Барабасъ и поочередно уврялъ каждаго изъ нихъ въ своемъ расположеніи, поршили на томъ, что Фра Бернардино останется въ дом Барабаса, а Фра Джьякомо, приготовивъ все нужное для крещенія, придетъ за новообращеннымъ въ часъ ночи. Когда Джьякомо удалился, а Итаморъ увелъ Фра Бернардино въ приготовленную для него комнату, Барабасъ вздохнулъ свободне.

Барабасъ. Теперь страхъ прошелъ, и я чувствую себя въ безопасности. Духовникъ моей дочери находится въ моемъ дом. Ну что, если я его отправлю на тотъ свтъ прежде чмъ придетъ Фра Джьякомо? Въ моей голов начинаетъ созрвать такой планъ, который никогда не приходилъ въ голову ни жиду, ни христіанину. Одинъ обратилъ мою дочь въ христіанство, слдовательно онъ долженъ умереть; у другаго въ рукахъ моя жизнь, стало быть нтъ особой причины желать, чтобъ онъ остался въ живыхъ. Ну, нечего сказать, умны же они, когда могли поврить, что я оставлю мой домъ, мое состояніе, словомъ все, и для чего же? Для того, чтобъ поститься и быть высченнымъ. Нтъ, слуга покорный! Теперь, Фра Бернардино, я иду къ теб; я тебя угощу, пригрю, успокою ласковыми словами, а потомъ я и мой врный турокъ… Ни слова больше — это должно быть сдлано и будетъ сдлано.

Свить петлю и затянуть ее вокругъ шеи спящаго монаха было дломъ одного мгновенія. Покончивъ съ Фра Бернардино, Итаморъ и Барабасъ, приставили трупъ его съ стн и стали ждать прибытія Фра Джьякомо. Тотъ не заставилъ себя долго ждать. Увидя своего соперника, ставшаго у входа съ палкой въ рук и какъ бы преграждавшаго ему путь къ сокровищамъ Барабаса, Фра Джьякомо ударилъ его палкой. Трупъ Фра Бернардино тяжело рухнулся на землю. Въ это время выбжали изъ дому Барабасъ и Итаморъ, захватили Фра Джьякомо на мст преступленія и не смотря на его просьбы, сдали начальству. Фра Джьякомо былъ казненъ, какъ убійца. Казалось бы, что со смертью Фра Джьякомо и Фра Бернардино некому будетъ уличать Барабаса преступленіяхъ, но ударъ послдовалъ оттуда, откуда онъ всего мене могъ ожидать его.

Наперсникъ Барабаса, Итаморъ, знакомится съ куртизанкой Белламирой и чтобы задать шику, начинаетъ хвастаться своей близостью къ Барабасу, увряетъ, что стоитъ ему сказать слово, намекнуть на одно дло — и жидъ, не смотря на свою скупость, тотчасъ же пришлетъ ему сто кронъ. Белламира подбиваетъ его написать Барабасу такое письмо, а любовникъ ея, Пиліа-Борза, берется доставить его по адресу. Дйствительно, не прошло и полчаса, какъ посланный возвратился съ деньгами. Ободренный успхомъ перваго посланія, Итаморъ пишетъ второе и на этотъ разъ требуетъ вручить его посланному уже не сто, а пятьсотъ кронъ, угрожая, въ случа отказа, все открыть властямъ. Барабасъ видитъ, что Итаморъ служитъ только орудіемъ въ рукахъ ловкой куртизанки и ея любовника и очень хорошо знаетъ, что пока эти люди будутъ существовать, требованія Итамора будутъ постоянно возрастать. Да при томъ, разв можно надяться на Итамора, который позволилъ себя опутать такимъ образомъ? Кто поручится, что онъ уже не разболталъ имъ всего? Для Барабаса не остается ничего другого, какъ извести ихъ всхъ. Чувство самосохраненія подсказываетъ ему отчаянный планъ. Барабасъ переодвается странствующимъ французскимъ музыкантомъ и съ лютней въ рукахъ и съ букетомъ отравленныхъ цвтовъ за шляпой, отправляется въ лагерь враговъ своихъ, въ жилище Белламиры. Подгулявщіе сообщники принимаютъ мнимаго музыканта съ восторгомъ и щедро награждаютъ его взятыми у него же деньгами. Замтивъ, что Белламир понравился его букетъ, Барабасъ подноситъ его ей, и поспшно уходитъ. По уход Барабаса, Белламира и ея возлюбленный, заране выпытавъ у охмлвшаго Итамора подробности объ отравленіи монахинь, убійств Фра Бернардино и т. п., идутъ и сообщаютъ все это коменданту, который тотчасъ же велитъ арестовать Барабаса и Итамора и подвергнуть ихъ строгому допросу. Итаморъ сознается во всемъ, а Барабаса, какъ упорствующаго, велно подвергнуть пытк, а въ случа если онъ ее не выдержитъ и умретъ, то трупъ его выбросить за городскія ворота на съденіе собакамъ. Передъ пыткой Барабасъ принимаетъ усыпительный порошокъ и и палачи, думая, что онъ умеръ отъ страха, выбрасываютъ его за городскую ограду. Барабасъ просыпается, идетъ къ туркамъ, осаждавшимъ въ то время Мальту, и открываетъ имъ потаенный ходъ, по которому можно ночью войти въ городъ. Мальта взята и турки, въ благодарность за оказанную Барабасомъ услугу, назначаютъ его правителемъ города. Зная, какую непримиримую ненависть питаетъ Барабасъ къ гонителямъ своимъ, христіанамъ, можно было ожидать, что комендантъ Мальты, ставшій теперь плнникомъ Барабаса, дорого заплатитъ за свою несправедливость по отношенію къ нему, но къ немалому удивленію читателей Марло придумалъ развязку, вовсе не соотвтствующую мстительному характеру Барабаса. Поэтъ заставляетъ Барабаса не только отпустить коменданта, но даже вступить съ нимъ въ заговоръ противъ турокъ, оказавшихъ ему такое довріе. За извстную сумму денегъ Барабасъ соглашается измнить туркамъ и снова передать Мальту во владніе рыцарей. Онъ хочетъ пригласить къ себ на ужинъ фельдмаршала турецкихъ войскъ и главныхъ пашей и посредствомъ особаго механизма устроить такъ, чтобы полъ столовой провалился и гости упали бы въ резервуаръ, наполненный кипящей жидкостью. Исполненіе этого плана Барабасъ поручаетъ коменданту, который, зная коварство Барабаса, открываетъ все дло туркамъ, и Барабасъ, попавъ въ приготовленную имъ для другихъ ловушку, умираетъ въ страшныхъ мукахъ и съ проклятіемъ на устахъ.

Мы остановились нсколько подробне на Мальтійскомъ Жид, потому что въ этой пьес выступаютъ съ особенною яркостью вс достоинства равно какъ и вс недостатки Марло, какъ драматурга. Къ достоинствамъ его драматическаго стиля несомннно должно отнести — умнье завязать интригу, обиліе дйствія, мастерское веденіе сценъ, наконецъ разнообразіе выводимыхъ имъ типовъ, изъ которыхъ каждый иметъ свою опредленную, врно очерченную, нравственную физіономію; къ недостаткамъ — отсутствіе художественной законченности, невыдержанность характеровъ, отзывающихся сверхъ того преувеличеніемъ, сказочность мотивовъ, неумнье свесть концы съ концами, погоня за вншнимъ трагизмомъ и т. п., короче сказать — исполненіе не соотвтствуетъ величію замысла. Первые четыре акта превосходны, но пятый способенъ разрушить все впечатлніе, произведенное предыдущими. Если судить по первому акту, заключающему въ себ превосходную экспозицію дйствія, задачей Марло было изобразить постепенное нравственное одичаніе человка подъ вліяніемъ обрушившихся на него гоненій и несправедливостей. Въ начал пьесы сочувствіе зрителя ршительно на сторон Барабаса, потому что на его сторон и право, потому что мы видимъ въ немъ члена угнетенной народности, жертву религіознаго фанатизма и національной вражды. Въ самомъ характер его еще не замтно никакихъ отталкивающихъ свойствъ: даже корыстолюбіе не особенно выдается; повидимому, онъ любитъ богатство не ради его самого, но потому что въ его глазахъ оно возвышаетъ еврея надъ его угнетателями. Съ чувствомъ національной гордости, Барабасъ говоритъ самому себ, что не смотря на то, что евреи разсяны по всему свту и порабощены христіанами, они все-таки съ помощью своего золота

фактически владютъ міромъ. Питая ненависть къ христіанамъ, ненависть, нужно сознаться, вполн заслуженную ими, Барабасъ тмъ не мене любитъ свой народъ и горюетъ объ его униженномъ состояніи. У него есть два кодекса нравственности: одинъ для чужихъ; другой — для своихъ. Относительно первыхъ онъ считаетъ вс средства дозволенными: обманъ, лицемріе, даже убійство. "Нтъ никакого грха обмануть христіанина", говоритъ онъ своей дочери, убждая ее согласиться на бракъ съ донъ Лодовико. "Вдь они сами держатся того правила, что общаніе, данное еретику, ни къ чему не обязываетъ. Для насъ же еретики вс т, кто не евреи". Относительно же своихъ соплеменниковъ онъ держится иной политики и является горячимъ патріотомъ, принимающимъ на свою грудь удары, слдуемые имъ. Евреи считаютъ его своимъ естественнымъ заступникомъ и обращаются къ нему въ затруднительныхъ случаяхъ за совтомъ и помощью. Въ сенат онъ одинъ осмливается возвысить голосъ за себя и своихъ соотечественниковъ. Когда же, за смлый протестъ противъ несправедливости и насилія, его лишаютъ всего имущества, евреи идутъ толпой утшать его. Пока Барабасъ является суровымъ мстителемъ за себя и за свой угнетенный народъ, личности его нельзя отказать въ нкоторомъ трагическомъ величіи; даже самыя преступленія его — какъ они ни ужасны сами по себ — если не оправдываются, то объясняются фанатизмомъ, жаждой мести, наконецъ чувствомъ самосохранененія, естественнымъ въ каждомъ преступник желаніемъ скрыть слды своихъ черныхъ длъ, хотя бы это пришлось сдлать путемъ новыхъ злодйствъ. Но когда онъ изъ за денегъ вступаетъ въ союзъ съ своимъ злйшимъ врагомъ и замышляетъ погубить людей, великодушно доврившихъ ему управленіе городомъ, онъ не только измняетъ самому себ, но перестаетъ внушать къ себ всякій интересъ и становится отвратителенъ. Ошибка Марло состоитъ въ томъ, что въ послднемъ акт онъ неожиданно сдлалъ мелкую корысть преобладающей чертой въ характер своего героя и подчинилъ этой гнусной страсти его вковую, святую ненависть къ христіанамъ. Едва-ли стоитъ долго останавливаться на мнніи тхъ критиковъ, которые утверждаютъ, что Марло, поступая такимъ образомъ, дйствовалъ подъ вліяніемъ ненависти ко всему еврейскому, свойственной его грубому вку. Если бы Марло дйствительно хотлъ польстить предразсудкамъ невжественной толпы и бросить грязью въ ненавистное ой еврейское племя, то, во-первыхъ, онъ выставилъ бы христіанъ въ боле привлекательномъ свт, чмъ они являются въ драм, а во-вторыхъ — и это самое главное — онъ не далъ-бы еврею такой дочери, какъ Абигайль. Плнительный образъ этой юной еврейки, скорбящей о томъ, что "нтъ любви на земл, нтъ жалости ни между евреями, ни между турками" и ршающейся навсегда удалиться въ монастырь, чтобъ бытъ врной памяти своего возлюбленнаго, служитъ лучшимъ оправданіемъ Марло отъ упрековъ въ зелотизм, такъ не свойственномъ его просвщенному уму. Мы скоре склонны думать съ Дейсомъ, что какъ народность своего героя, такъ и вншніе факты своей трагедіи, Марло заимствовалъ изъ какой-нибудь старинной пьесы или новеллы, гд жидамъ обыкновенно приписываютъ всевозможныя злодйства. Вроятно на счетъ этого источника должны быть отнесены и вс т несообразности, которыми полна пьеса Марло (напр. продлка съ трупомъ убитаго монаха; усыпительный порошокъ Барабаса и т. п.), которыя въ немалой степени разрушаютъ сценическую иллюзію. Не смотря однако на вс эти недостатки, мы понимаемъ, почему эта пьеса имла такой громадный успхъ на сцен, особливо когда роль Барабаса исполнялъ любимецъ лондонской публики, знаменитый Эдвардъ Аллейнъ. Разъ начавши читать ее, мы не могли оторваться отъ нея до конца и слдили за всми перипетіями судьбы Барабаса съ тмъ напряженнымъ участіемъ, съ тмъ лихорадочнымъ любопытствомъ, которое долженъ испытывать человкъ, слдя за ходомъ поединка или азартной игры, гд каждый ударъ, каждая ставка равняется жизни человческой или, по крайней мр, потер всего состоянія.

Оставляя въ сторон историческую пьесу Парижскія Убійства (The Massacre at Paris), не отличающуюся особыми художественными достоинствами, да къ тому же дошедшую до насъ въ крайне искаженномъ вид, мы переходимъ теперь къ послднему произведенію Марло, трагедіи Эдуардъ ІІ, написанной имъ незадолго до его трагической смерти ³¹⁴). Собственно говоря, пьеса Марло принадлежитъ къ разряду такъ называемыхъ, Histories, т. е. драматизированныхъ историческихъ хроникъ, которыя съ легкой руки епископа Бэля, сильно вошли въ моду на англійской сцен. Не говоря уже о Горбодук Саквилля, стоящемъ особнякомъ въ исторіи англійской драмы, мы встрчаемъ до Марло много пьесъ съ содержаніемъ, заимствованнымъ изъ національной исторіи — The Chronicle History of Leir, King of England, The Troublesom Reign of King John, The Famous Victories of Henry the Fifth и т. д. На возникновеніе этого рода произведеній оказала огромное вліяніе знаменитая историческая поэма The Mirror for Magistrates, содержащая въ себ стихотворныя біографіи знаменитыхъ историческихъ дятелей, заимствованныя изъ хроникъ и народныхъ сказаній ³¹⁵).

Содержаніе пьесы Марло обнимаетъ въ себ вс главнйшія событія несчастнаго царствованія Эдуарда II, его борьбу съ могущественными баронами изъ за своихъ, ненавидимыхъ народомъ, любимцевъ, Гавестона и Спенсера, (къ которымъ король питаетъ неразумную привязанность, можетъ быть инстинктивно видя въ нихъ единственный оплотъ противъ властолюбія аристократіи), низверженіе съ престола и наконецъ смерть отъ руки подосланныхъ убійцъ. Пьеса начинается восшествіемъ Эдуарда II на престолъ. Первымъ дломъ новаго короля было возвратить изъ изгнанія своего любимца Гавестона, изгнаннаго баронами еще при прежнемъ корол. Это ршеніе встрчено лордами съ негодованіемъ. По своему обыкновенію, одной мастерской сценой Марло вводитъ насъ въ самое сердце дйствія и превосходно рисуетъ отношенія юнаго и слабаго короля къ гордой феодальной аристократіи.

Эдуардъ. Неужели вы мн этого не уступите? На зло вамъ я поставлю на своемъ, и эти два Мортимера скоро узнаютъ, что значитъ раздражать меня.

Мортимеръ Младшій. Мой дядя, графъ Уоррикъ и я поклялись отцу вашему передъ смертью, что онъ никогда не возвратится въ Англію. И знайте, государь, что прежде чмъ я нарушу эту клятву, мой мечъ, предназначенный карать враговъ вашихъ, будетъ покоиться въ ножнахъ. Отнын пусть кто хочетъ идетъ сражаться подъ вашими знаменами, такъ какъ Мортимеръ сложилъ съ себя свое оружіе.

Эдуардъ. Хорошо, Мортимеръ, я тебя заставлю раскаяться въ произнесенныхъ тобою словахъ. Разв теб прилично прекословить твоему королю? Нечего хмуриться, гордый Ланкастеръ! Мечъ расправитъ складки на твоемъ чел и согнетъ эти колни, которыя не хотятъ склониться предъ королемъ.

Ланкастеръ. Государь, зачмъ раздражать вашихъ перовъ, которые васъ любятъ и уважаютъ, изъ за такой гнусной твари, какъ Гавестонъ?

Кентъ (братъ короля). Графы и бароны! Дерзость вашей рчи на первое время сдлала меня нмымъ, но теперь я буду говорить и, надюсь, вразумительно. Я помню однажды, еще при моемъ покойномъ отц, лордъ Перси съ Свера, сильно раздраженный, оскорбилъ Мубери въ присутствіи короля; за что — если бы король мене любилъ его — онъ, наврное, поплатился бы головой, но достаточно было одного взгляда, брошеннаго королемъ, чтобы гордый духъ Перси смирился, и чтобы онъ самъ тотчасъ же примирился съ Myбери. Теперь вы осмливаетесь говорить королю дерзости въ глаза. Братъ, накажи ихъ за это, и пусть ихъ головы возвстятъ съ позорныхъ столбовъ о распущенности ихъ языка.