Превосходство Борна (др. перевод)
Шрифт:
Что же означает все-таки эта «чудесная улица»? И что это за ее любимые деревья?
Но, как ни бился, ключа к разгадке потайного смысла посланного ему женой сообщения он так и не находил, а ведь должны же были иметь какой-то смысл ее слова! Он просто обязан расставить все точки над «и», вместо того чтобы пялиться впустую из окна! Но рассчитывать на память он особенно не мог.
«Помоги мне! Помоги же!» — взывал он молча, сам не зная к кому.
Внутренний голос подсказывал Дэвиду, что не следует зацикливаться на том, чего все равно пока не понять: у него немало и других дел. Не мог же он просто-напросто отправиться на назначенную ему встречу на выбранной его же противником территории, не проведя предварительно рекогносцировки и не имея на руках козырей!
«Вы же не станете, полагаю я, обряжаться в слишком уж яркую одежду…»
Он и так не собирался облачаться в нечто «слишком уж яркое», подумал
На протяжении всех трех месяцев, что он изгонял из себя раз за разом Джейсона Борна, ему на память неизменно приходило одно и то же. Он никак не мог забыть об искусстве перевоплощения, включая и изменение внешности, в чем Борн достиг высочайшего мастерства, а посему и пользовался заслуженно репутацией «хамелеона» или, что то же самое, «оборотня», с легкостью менявшего свой облик в соответствии со складывающейся ситуацией. Он никогда не имел ничего общего с выступающими на арене цирка гротескными, карикатурными субъектами в париках, словно у пугала, и с носом из воска: Борн как никто другой полностью сливался с окружающей средой, внося в свою внешность по ходу дела те или иные коррективы, диктуемые конкретной обстановкой. И неудивительно, что лично встречавшие этого «кровавого убийцу», — хотя подобное случалось довольно редко, — давали столь отличные одно от другого описания человека, за коим охотились по всей Азии и Европе, даже если они и видели его при ярком освещении или находились совсем рядом с ним. Особенно противоречили друг другу свидетели, когда пытались воспроизвести детали: волосы, согласно их показаниям, не то темные, не то светлые, глаза или карие, или голубые, или разного цвета, кожа или бледная, или загорелая, или в каких-то пятнах, одежда — добротная, ладно сидевшая и мягких тонов, если события разворачивались в дорогом ресторане с приглушенным освещением, или измятая и мешковатая, если местом действия служила вдруг та же набережная или тот же притон в том или ином городе.
Умение перевоплощаться — это именно то, что так нужно было Дэвиду Уэббу сейчас. Перевоплощаться легко, без особых усилий и без всяких не нужных никому выкрутасов. Он доверится сидящему внутри него «хамелеону». И, не страшась свободного падения, пойдет путем, указанным ему Джейсоном Борном.
Отпустив «даймлер», Дэвид первым делом направился в отель «Пенинсула» и, сняв там номер, спрятал свой «дипломат» в гостиничный сейф. Зарегистрировался он по третьему фальшивому паспорту, полученному им от Кактуса: если кто-то попробует его отыскать, то сможет руководствоваться в своих поисках лишь тем именем, под которым Уэбб остановился в «Ридженте»: никакой другой зацепки у него просто не будет.
Сложив ту немногую одежду, что могла ему понадобиться, в сумку, он вышел быстро из номера и, воспользовавшись служебным лифтом, выбрался на улицу. Из «Риджента» Уэбб не стал выписываться: если кому-то вздумается вдруг поискать его, пусть он займется этим там, где его уже и след простыл.
Устроившись в «Пенинсуле», Дэвид выкроил время перекусить и пробежаться по магазинам до наступления вечера. Когда же на землю спустится мрак, он будет уже в Городе-крепости — еще до того, как часы пробьют полдесятого.
Приказывает теперь Джейсон Борн, а Дэвид Уэбб лишь выполняет команды.
Город-крепость не был опоясан стеною и все же столь резко отделялся от остального, лежавшего окрест него мира, будто его окружала надежная, из стали ограда, уходившая ввысь аж до самых небес. На первый взгляд этот район являл собою обширный, забитый людьми рынок, раскинувшийся вдоль улицы напротив выстроившихся шеренгой мрачноватых доходных домов — жалких, беспорядочно громоздившихся друг на друга лачуг, при виде которых невольно возникало ощущение, что весь этот трущобный комплекс может рухнуть в любой момент под собственной тяжестью и тогда на этом месте не останется ничего, кроме груды камней. Но совсем иная картина открывалась тому, кто, спустившись вниз по короткой лестнице во чрево сей преисподней, обнаруживал вдруг ниже уровня земли выложенные булыжником улочки, переходившие то и дело в туннели, проложенные под полуразвалившимися строениями. В этих убогих каменных коридорчиках, где мало что можно было разглядеть при тусклом свете голых лампочек, свисавших с болтавшейся на стенах открытой проводки, живших подаяниями убогих калек теснили полуобнаженные проститутки и уличные торговцы наркотиками. Сырой воздух пронизывал омерзительный смрад. Все вокруг давно уже прогнило и обветшало: время делало свое дело, усугубляя и без того тяжкое положение этих людей.
Узкие полутемные лестницы вели тут и сям из этих грязных расщелин-клоак в неухоженные развалюхи квартиры, возведенные, как правило, в три этажа, из коих над землей
На рынке же, разместившемся вдоль зловонной, усеянной кучами мусора улицы, где запрещалось всякое движение транспорта, жались один к одному грязные столы, втиснутые между закопченными прилавками. Рядом с горами лежалого или краденого товара клубами валил пар из огромных чанов кипящего масла, в которое то и дело швыряли сомнительного вида кусочки мяса четвероногих животных, птиц и змей, чтобы вскоре вычерпать их, разбросать по газете и тут же продать подвернувшемуся покупателю. Толкаясь при тусклом свете уличных ламп, люди переходили от одного продавца к другому, шумно торговались, поднимали и сбивали цену, покупали, а то и продавали. Тут же разместились и неопрятные с виду мужчины и женщины, чей нехитрый товар был разложен на тротуаре. Они сидели на корточках за выставленными на обозрение безделушками и дешевыми украшениями, выкраденными в основном из портовых доков, и за плетеными клетками, в которых копошились целые скопища жуков и порхали крошечные птички.
На низкой деревянной скамье у входа на этот экзотический, не блиставший чистотою базар восседала, расставив толстые ноги, одинокая, плотного сложения женщина. Она привычно сдирала кожу со змей и удаляла их внутренности. Взгляд ее темных глаз не замечал, казалось бы, ничего, кроме очередной бившейся в ее руках жертвы. По обе стороны от нее стояли джутовые мешки, содрогавшиеся время от времени: это бились в конвульсиях извивавшиеся клубками обреченные на смерть рептилии, если только, разъяренные своим пленением, они не набрасывались друг на друга. Под босой правой ступней отважной торговки была зажата королевская кобра. Ее блестящее черное тело, увенчанное плоской головкой, простерлось на земле во всю его длину, маленькие неподвижные глазки гипнотизировали находившуюся в беспрерывном движении толпу.
Этот жалкий рынок одним видом своим, способным ужаснуть всякого забредшего случайно в этот район путника, защищал лишенный крепостной стены этот Город-крепость от вторжений непрошеного люда из внешнего мира надежней любой ограды.
Из-за угла на противоположном конце этого длинного базара показалась фигура, прошествовавшая не спеша на запруженную народом улицу. Человек сей одет был в дешевый, свободно висевший на нем коричневый костюм: брюки казались слишком широкими, пиджак — слишком просторным, что не мешало ему, впрочем, плотно облегать сутулые плечи. Лицо прикрывала мягкая широкополая шляпа, черная и безусловно восточного типа. Шел он, явно никуда не торопясь, как приличествует то человеку, останавливающемуся перед прилавками и столами и осматривающему товар, — правда, в карман свой он залез только раз — чтобы сделать одну-единственную покупку, и то в порядке эксперимента. Судя по всему, незнакомца согнули годы тяжкого труда в поле или в порту при скудном питании, не компенсировавшем затрачиваемой им энергии. В нем чувствовалась какая-то печаль, ощущение тщетности усилий, порожденное тем, что чего-то было слишком мало в его жизни, что-то появилось слишком поздно или обошлось слишком дорого для тела и души, а также признание собственного бессилия и отказ от гордости, поскольку гордиться было нечем: цена выживания оказалась слишком большой. В общем, эта таинственная согбенная личность, несшая, спотыкаясь, газетный кулек с жареной, сомнительного качества рыбой, едва ли чем отличалась от многих других толпившихся на рынке покупателей и была неприметна в окружавшей ее толчее.
Но вот незнакомец подошел наконец к плотно сложенной женщине, — та в это время вырывала внутренности из вяло извивавшейся змеи.
— Где могу я найти большого тайпана? — спросил Джейсон Борн по-китайски. Глаза его были устремлены на недвижно лежавшую кобру, жир из газеты тек по его левой руке.
— Ты пришел рано, — ответила женщина бесцветно. — Хотя сейчас уже темно, пришел ты все же раньше срока.
— Меня просили не опаздывать. Ты представляешь здесь тайпана?
— Дешевка он недоделанная, а не тайпан! — выплюнула она на гортанном кантонском диалекте. — Но мне какое до этого дело? Спустись вниз по лестнице, — она сзади меня, — и сверни в первую улочку налево. В пятнадцати — двадцати метрах от угла будет стоять одна шлюха. Она ждет белого человека, чтобы отвести его к тайпану… А может, ты и есть тот белый человек? Я не могу разглядеть при таком свете, ты же хорошо говоришь по-китайски, да и видом своим не похож на белого человека: совсем не так одет, как они.