Приходите за счастьем вчера
Шрифт:
Комната ей не очень нравилась – в ней всё дышало массивностью средневековой спальной, даже на кровати было подобие полога, что Катерина видела в лучшем случае в музеях, но вполне отвечало вкусам Джорджа Говарда, а до того – четы Майклсон. Себе Кет выбрала «свою» старую комнату, зелёную – она была без изысков, но достаточно удобная и главное просторная, чтобы разместиться с двумя детьми. Хрипло кашлянув – воспоминания о юности всё же накрыли и захотелось звуком их прогнать, – женщина распахнула окна, шкафы, проветривая. В комоде и ларе было пусто, как и везде, за исключением мужской сумки-кейса. Кожа мягкая, явно дорогой выделки от старости или отсутствия должного ухода покоробилась. Кет заглянула внутрь, и поняла, что кейс не пуст. Внутри было битком фотографий: старые чёрно-белые и цветные, но явно не из компьютера. Она вытащила пачку и оглядела, сразу узнав в детях мужа и Кола. Бекс или Клаус были тоже в виде маленького ребёнка, но зачастую до старшего возраста кто из них – не понять. Почему Майклсоны бросили тут фактически раритет своей семьи?
Решив посмотреть их позже, и прихватив сумку с собой, девушка спустилась в свою спальню и принялась обустраиваться.
О находке она
Но и здесь Элайджи почти не было: всё больше попадалась Бекс, незнакомые ей женщина и мужчина, которые были сходны с детьми – особенно женщина с Беккой и Клаусом, Джордж, ещё один мальчик явно постарше Эла. Но всё же Элайджа тут иногда встречался на общих снимках – лохматый как все мальчишки, но уже серьёзный взгляд и в костюме. Уши у него не торчали в растопырку как это бывает у детей, но вид был незадачливый до крайности. Катерина тихонько рассмеялась, поняв, что он с детства любил эту официозную одежду, и неожиданно чмокнула изображение в нос. Николаус же был полной противоположностью брату – вечно растянутые футболки, джинсы со множеством карманов, и капризно надутые губы. Бекс – тот ещё бурундучонок в оборках. Кто бы мог подумать, что она так сильно любила платья с рюшами и воланами. Кол… А вот Кола не было – наверное, не любил фотографироваться. Женщина и мужчина были не просто красивы, но атмосферно породисты – не чертами, а скорее умением держаться, и Кет поняла, почему все их дети, хотя и такие разные, автоматически выделялись из любой толпы.
Она пристально уставилась на последнее в стопке и первое по хронологии свадебное фото, и всё её существо вдруг насторожилось и напряглось. Эстер и Майкл. В фотографии не было ничего от чего могли бы задрожать руки – красивая пара, роскошное платье Эстер дышало стариной, костюм Майкла строгостью... Наверное. Нет, было, просто светлый цвет глаз её подвёл, а если изменить... На неё смотрели глаза повторяющие глаза её собственного мужчины, только более холодные из-за светлого цвета, но этот взгляд: непроницаемый, чуть снисходительный сам по себе, без игры бровями и прочих ухищрений, и даже в такой день без единой смешливой морщинки в уголках глаз, она узнала бы в любой толпе. Очнувшись от ступора, Кетрин быстро побежала вниз, схватила свою сумку и, вернувшись в комнату, вытащила свою свадебную фотографию. Элайджа и вправду взял многое от отца, не только взгляд, который у него не был таким жестоким, скорее задумчивым, но и рост, манеру держаться, а вместо золотоволосой красавицы стояла она, и Катерина не могла сказать, что она там в пару – блондинка на старом фото была роскошна, безупречный стиль, строгое выражение лица чем-то сходное с изображениями на болгарских иконах Елены, и её взгляд был не менее горделивым, чем у жениха, – а рядом с Элайджей стояла пусть пышно разодетая, но не претендующая на изысканность, круглолицая девочка. И – Катерина заглянула в зеркало, – особо ничего не изменилось. Расстроенная и раздражённая по непонятной ей самой причине этой ревностью к более элитарному экземпляру женщины с фотографии, она быстро собрала все фото и начала их укладывать в сумку, но плотная стенка сумки покоробилась и мешала. Ещё один карман. Дёрнув за застёжку, она просто перевернула кейс и вытряхнула остатки бумаг на постель. Но это уже были не фото, а письма. Безумно большое количество писем.
Как ни странно, письма здесь были одновременно и от Джорджа, и от Эстер, хотя Джорджу адресовались в поместье в Йоркшире. Но потом Кет догадалась – кейс принадлежал Джорджу, и старший Говард привёз их с собой, когда приехал умирать в этот дом – оба и брат и сестра, судя по количеству и размеру переписки, были большие педанты.
Разложив в хронологическом порядке, Кет читала и читала строчки на мягких от времени листах, постепенно вникая в жизнь, описанную Эстер. Там было много о Финне, которого она не знала и остальных детях, но они её не интересовали и Кетрин предпочитала оставить на потом и читала лишь те письма, в которых упоминался Элайджа и иногда испытывала неловкость, узнавая подробности. Но её любопытство к делам минувших дней пересиливало.
В три из-за забившей тревогу матери ему поставили подозрение на синдром Аспергера, а через два года его сняли за неимением подтверждений кроме того, что мальчик был, как и прежде малоэмоционален и крайне дотошен в любимых занятиях и почти безразличен к остальным, любил слушать лишь литературу по технике, очень рано просыпался и в целом не демонстрировал особенной внешней привязанности к окружавшим его людям, включая отца и мать. Сильной и явной привязанность была лишь к Николаусу, которому из-за всё той же деятельной Эстер в свою очередь прочили гиперактивность и неврастению. Джордж не раз пенял сестре, чтобы она была просто мягче со вторым сыном и строжила третьего, а не выдумывала диагнозы детям, если только они переставали отвечать её картине мира. Такие письма и ответы на них были написаны в раздражённо-холодном тоне, до Эстер их посыл явно не доходил и это были пустые, из раза в раз повторявшиеся монологи, но именно они больше всего рассказывали об Элайдже и его жизни практически с пелёнок, и дальше Кетрин понимала, что в отличие от её детства с отцом-одиночкой и перманентно меняющими у него на работе любовницами, именно их дом в Мистик-Фоллз был настоящим и любящим, а в этой большой семье, с виду такой удачной и респектабельной, не было нежности. Страсть, ответственность, гордость за успехи детей, избалованность, но не нежность. Точнее разделение: старший сын, Финн – отрада Эстер и явная гордость и, кстати, вполне заслуженно; Элайджа – он не тяготил мать в силу характера, но и не вызывал у неё особо тёплых чувств, не раз и не два в строчках и между ними она читала, что Эстер воспринимала его уже с начальной школы скорее как удобного партнёра по жизни в доме, и вполне взрослое и самостоятельное в ответственности за свои поступки существо,
Впоследствии ни Элайджа, ни братья ни о каких диагнозах не помнили и не могли помнить, и хотя Элайджа развивался быстро и в математике опережал в учёбе среднестатистических детей, но никогда не был заводилой в компаниях или лидером как Николаус. Он по-прежнему говорил меньше остальных, однако ни у кого никогда не возникало удивления, что именно он оказывался судьёй в дворовых матчах, ответственным в классе или в лагере – за ним сохранялся абсолютный авторитет разводящего.
Читая письма Джорджа, Катерина видела совсем иное отношение. Этот эксцентричный человек любил детей сестры, как своих собственных и по отсылкам вёл переписку с каждым лично. Решение, кому передать свою фирму Джордж принял, ещё когда Элайджа только перешёл в старшие классы, закрывал глаза на все недостатки и промахи, на которые откровенно указывала Эстер, да и в целом лишь раз Кет прочла о недовольстве и причиной была не учёба или какие-то поступки, а «девчонка, по которой Эл так сходит с ума». Возможно, это была его первая сильная любовь, и ревность всё же запустила длинный коготь Катерине в сердце, но слишком сильны были другие чувства от прочтения переписки, чтобы Кет её заметила на фоне.
Но с определённого момента стало ясно, что отношения с одним из племянников прерваны, выбор Николауса вызывал в его дядьке раздражение и гнев, и постепенно внимание в переписке с Эстер окончательно перешло только на его персону, поэтому Кетрин вскоре потеряла интерес. Подождёт до завтрашнего дня.
Кетрин аккуратно раскладывала письма по конвертам, чувствуя соль на языке. Привычка с ранних лет быть застёгнутым на все пуговицы, любовь к распорядку дня, замкнутость и чёткое делению людей на тех, кто вне его круга, и кто в нём – теперь много стало яснее. Элайджа очень трудно принимал в свой круг, но тот, кто оказывался в нём, всегда имел слишком много прав и мог почти безнаказанно рушить его жизнь и не получать достойного отпора. Неудивительно, что он так сопротивлялся тому, чтобы она стала его женой. И слова в Болгарии о том, что он не хочет жить на вулкане тоже – его пугала любая неконтролируемая страсть. И то, что он простил ей потопленный корабль счастья, и решил отстроить новый… Аккуратно сложив письма на место, в сумку, Кет встала из-за стола и обхватив себя за плечи, подошла к окну. Темно. После писем ушла её ревность к свекрови. Может, она и не такая как Эстер, но никогда у них не будет этой холодной надменности. Кет до зуда в теле захотелось вернуться в объятия Элайджи, из которых её так бесцеремонно забрали и доставили сюда. Маясь, она огляделась. Ощущение уже случившегося, но непонятного несчастья витало над всем, но она надеялась, что в этот раз оно пройдёт мимо Майклсонов. А если не пройдёт, то как сильно коснётся Элайджи?
Заложив руки за спину, Элайджа разглядывал потолок. Для него, привыкшего к работе нон-стоп, время тянулось отвратительно медленно, и даже чтение не спасало.
– Мистер Майклсон, вы позволите? – За дверью послышался голос его охраны.
– Заходите Райан. Есть хорошие новости?
– По делу – нет. Но для Вас опять почта.
– Спасибо. Оставьте на столе.
Выполнив требуемое, охранник снова оставил Элайджу в одиночестве.
Поскольку безопасной была почта только от участников их эксперимента, таких же беспомощных как и он сам, то братья решили перейти на старый способ обмена информацией и писем была много. Быстро распределив по соответствующим стопкам в зависимости от отправителя Элайджа принялся за чтение. Первое, второе, третье – кажется, его товарищи по несчастью точно так же сходили с ума от скуки, хотя и пытались оставаться в деловом русле. Последней была стопка Кола, самая короткая и самая оптимистичная, когда вскрыв один из конвертов, Майклсон понял, что писал ему не брат и его ввели в заблуждение инициалы “К.М.”. В недоумении Элайджа трижды перечитал первую строчку, собираясь с мыслями и готовясь узнать о неприятностях: Катерина никогда ему не писала, не звонила, не выходила на видеосвязь первая просто так, без жестко сформулированной цели. Но, чем больше он вчитывался в плавное повествование, вопросы – Катерина в очередной раз решила взяться за отчетность по фирме Алека, и ей требовалась помощь, – то тем больше понимал, что подобной цели у этого письма не было. Это было обычное письмо, сумбурное, ни о чём и обо всем сразу – то слишком эмоциональное, то скатывающееся в речевые обороты делового тона – частый признак человека, ведущего переписку только по работе, – но и только. И так до конца.
Элайджа его, разумеется, прочитал и отложил – осталось ещё пара штук гораздо более важных и информативных от Кола. Но... Его пальцы вновь держали желанные странички, а два нераспечатанных конверта оставались лежать на столе. Улыбаясь Элайджа вспомнил, как Катерина кормила его остатками обеда при последней встрече. У него ведь куча свободного времени, и он не получил пока никакого наслаждения от сюрприза – до самого конца искал какую-то пугающую новость, которой не было. На этот раз письмо ему показалось Элайдже идеальным и по стилю, и по форме, не говоря уже о содержании. Прямо как его адресант.
А письмам Кола не повезло – они так и остались лежать непрочитанными до тех пор, пока не был написан ответ, начинавшийся с имени “Катерина”.
На удивление почти целый месяц пролетел скоро для всех участников эксперимента, всё сильнее погружавшихся в раздумья и забывавших о времени, когда звонок оператора сообщил им, что они должны собраться на общее собрание в конференц-зале. Уложились меньше чем в час – нервные и собранные кое-как они расселись вокруг круглого стола практически в молчании.