Приходите за счастьем вчера
Шрифт:
– То есть ты меня любишь? – сухо спросил Элайджа, глядя, как отстранившись она вытирает щёки. Катерина уставилась на него. После всего её монолога, забравшего все силы, он способен только на этот вопрос? Ответ, на который итак очевиден?
– Ты же никогда меня не предавал и не унижал. Да.
– А как же с теми документами по Толосу? Или, когда изнасиловал? Или, когда ударил?
Кет нахмурила брови, но каким-то чутьем выхватила нужное предложение.
– Сан-Франциско – теперь это неважно, и про пощёчину тоже.
Он все эти глупости уже слышал, стоя на дорожке к дому в Мистик Фоллз и
Вряд ли Катерина понимала, что к Элайдже никогда не стремились так безоглядно, алчно и бесстыдно требуя его внимания и отдачи себя всего – она слишком давно оторвалась от внешнего, чтобы суметь оценить разницу очевидную чужим людям.
– Тогда объясни поточнее, ты хочешь меня в очередной раз бросить, или мне просто дано разрешение на промискуитет?
– Нет. Я не верю, что ты будешь спать с каждой встречной. Просто если ты найдёшь ту, с которой сможешь не думать о прошлом, то ты мне ничего не должен и можешь быть спокоен за свою жизнь и наших дочерей.
– Катерина… – повисла пауза, Элайджа сидел, привалившись спиной к сетке кустов. Голос звучал с откровенной иронией: – Ты серьёзно? Вправду считаешь, что я буду счастлив с любой другой, которая будет пару раз в год отпускать меня сюда с тобой и потом встречать с милой улыбкой и распростёртыми объятиями? Поверю в её благородство после тебя, которая хочет всего, сразу и с потрохами и если ей не дают этого, то провались оно вовсе? Или предлагается верить в моё собственно благородство, и что я не буду ей изменять с тобой при первом удобном случае? Которых будет предостаточно, учитывая общих дочерей.
– Об этом ты говорил в Болгарии. И потом в «Фиалковом приюте».
– Говорил. Может, в ярости даже так и вправду считал, только говорить можно что угодно, Катерина. А на деле, со мной рядом по-прежнему сидишь ты.
– Да. И не могу понять, почему рядом с тобой сижу я.
– Потому что я тоже не свят, – уже сухо ответил Элайджа. – Мы оба намеренно унижали друг друга и не могли остановиться. Я давно знаю, что ты мне простила Сан-Франциско, Катерина, что твое тело было совсем не против этого насилия, но...
– Но тебе мало этого, – она поцеловала его в лоб тем же поцелуем, которым обычно ободрял он. Элайджа колебался, привычная холодность боролась с желанием поддаться нежности губ и глаз Кетрин. Проскрипел:
– Да. Я поддался на провокацию. Мне трудно это забыть, но возможно, а простить тебе то, что ты меня толкнула на эту грань, ещё труднее. Я всегда буду помнить, что унизился. И оттого ты мне иногда очень... неприятна. В эти минуты, чем ты краше, тем хуже.
Кетрин сглотнула. Наконец, она сообразила, о каком выборе идет речь. Либо с ней, либо одиночество. Второе, конечно, тоже при её присутствии в доме и его постели, но они всегда мало, что решают. А первое Элайджа не выберет, пока не почувствует, что им вместе можно жить достойно. И враньё тоже не примет.
– Но ты... ты же всё-таки человек. Со слабостями.
– И поэтому я должен смириться с тем, с чем не хочу? Знать,
– Нет. – Кетрин закрыла глаза, признавая поражение. – Я не знаю выхода для тебя.
– А для тебя? – Он поджал губы, настаивая: – Жить с тем, кто насилует твою волю, нормально? Я не понимаю.
– Нет, не нормально. Но я ведь всё ещё чувствую любовь к тебе. Мне хочется думать, что я бы не полюбила слабака. – Стоило ей смириться, как слова нашлись, хотя Кет как и всегда не поняла, что это нужные: – Чёрта с два я притерпелась к насилию! Значит, для меня это была твоя ошибка, которая никогда не повторится. Ошибиться однажды можно и сильному, всегда есть второй шанс. По крайней мере, мне хочется в это верить.
– Однажды?
– Да. Для тебя это было однажды? То, что ты не можешь простить сам себе и мне? – Немилосердный тон, требовательный взгляд – и Элайджа понял, что Катерина уже спрашивала для себя. И из него как из проколотого шарика воздух, со следующим выдохом ушёл гнев.
– Да. Только однажды.
– Глупо говорить, но я этому рада, – пробормотала Кет. Ей хотелось бы большего, но теперь она по крайней мере знала, что не обманулась и ничего не разменяла на чепуху. Однако, пока была недосказанность, её мучила, грызла надежда. И Кетрин решилась расставить точки над i: – Ты прав, что я хочу всего и сразу. И ты прав, что ты останешься отцом моих детей и моим любовником при любых раскладах. Но скажи, получу я настоящую семью или нет?
– Да.
Мгновение помедлив, Элайджа устроил голову на её коленях, физически дополняя ответ на её вопрос, и тут же почувствовал прикосновение тонких пальцев к волосам. И ответил на ещё один, невысказанный:
– Я вспомню поговорку про чашку и кувшин. – Хмыкнул: – По-моему, нам как никому подойдёт.
Пальцы замерли, он почувствовал каким тяжелым стало её дыхание.
– Спасибо.
– Не нужно. Просто пусть это будет та самая единственная ошибка.
– Нет. За то, что мне есть куда прийти, чтобы вспомнить о Маргарит. И с кем.
Они долго молчали, глядя на шевелящиеся на ветру листики на кроне дерева, прежде чем Элайджа сдавленно ответил:
– Поблагодари Елену. Если бы она не подумала, то мне некого было бы хоронить. – Неожиданно перевернувшись, Элайджа уткнулся носом в её живот. И по дрожи в его пальцах и силе, с которой он прижимался щекой к её телу, Кет вдруг поняла, что для него ничего не пережито. – Катерина…
– Я здесь.
Когда ему было переживать? С кем? Почему она была настолько чёрствая и бессердечная, что не поняла этого до сих пор? Она родила ему дочь, они нашли дочь, жили вместе, но ни разу не поговорили об их потере. Почему в ней хватило смелости на авантюры с Колом, но не хватило, чтобы просто посметь поговорить о Маргарит и разделить его горе? И он ей это простил? Катерина не понимала. Элайджа внезапно вскинул голову. Глаза у него были совсем сухие, но лихорадочно блестели и на одном лопнул сосуд. И тело его застыло в нерешительности и неловкости. Преодолевая спазмы в горле, Кет погладила мужчину по лицу баюкая всей нежностью, которая в ней была.