Приключения Мишки Босякова, кучера второй пожарной части
Шрифт:
Леха не обманул: на следующий день Мишка получил свое перешитое обмундирование. Правда, в лейб-гвардейца он не превратился, но и на «огородную чучелку» смахивал мало.
— Хорош! констатировал Геннадий Сидорович, критически оглядев Босякова-меньшого с ног до головы. — Сразу видно, что Леха постарался.
В казарме Мишке отвели место на верхних нарах, матрац соломой он набил сам. А в конюшне, около стойла Мантилио, Фалеев прочитал новому кучеру целую лекцию, как нужно ходить за конем, как беречь его, как поить, кормить. Мишка, не перебивая старика, почтительно
Заканчивая свои поучения, Фалеев строго предупредил.
— Смотри, отрок, загубишь Мантилио, не жди пощады. В гневе я, как царь Иван Грозный!
— Перекреститесь, господин помощник, — поспешно ответил Мишка и дружески похлопал Мантилио по шее. Скажете тоже! Кони, они — словно дети малые. А детей разве полагается обижать?
— То-то! — усмехнулся довольный Фалеев. — Любишь, значит, лошадей.
— Шибко люблю, господин помощник! — искренне признался Мишка, — Только спросить позвольте, почему моему жеребчику такое имя дали, Мантилио?
— Сей конь заморский! — с гордостью произнес Фалеев. Его еще до германской кампании заводчик Эраст Трубов из Италии вывез, потом пьяный в какой-то праздник чуть ли не до смерти загнал, и хотел было, изверг, на живодерню, да мы выпросили, выходили... Поначалу Мантилио русские слова плохо понимал, а сейчас ничего, привык, разумным существом оказался...
Через неделю Мишка окончательно освоился с новой жизнью. Под руководством Геннадия Сидоровича он постигал азы пожарного дела: спускался по веревке с тренировочной вышки, при помощи лестницы-штурмовки залезал на крыши, учился разворачивать и сворачивать брезентовые рукава. Все эти упражнения давались Мишке легко, но, когда кочегар Васильев попытался ознакомить его с паровой машиной, парень заморгал глазами, хотя особой сложности в ее устройстве не было.
Мишка долго ходил вокруг, старался разобрать незнакомые выпуклые буквы на медной трубе, — машину купили в Англии у фирмы «Шанд, Мейсон и Ко» — и, наконец, безнадежно махнув рукой, с горечью признался Васильеву:
— Простите, дяденька Федорыч, только ничего мне в башку не лезет. Темный я, всего лишь год в училище ходил.
— Не горюй, Михайло!— потрепал его по плечу кочегар.— Перед тобой еще вся жизнь широким лугом раскинется...
Вечерами Мишка любил слушать рассказы дяди. Коли о житье-бытье пожарных, об их смелой борьбе с огнем и о том, как для некоторых хитроумных деятелей «красный петух» в недалеком прошлом превращался из бедствия в наживу. Случалось, какой-нибудь обанкротившийся торговец или фабрикант, решивший переоборудовать свое застрахованное заведение, или домовладелец, умышленно застраховавший имущество на огромную сумму, давали брандмейстеру взятку, и тот особенно не спешил на заранее запланированный пожар. А по прибытии тщательно выполнял правило «разборки горящих конструкций»: как можно больше ломал и крушил собственность «горелыцика».
— Все, слышь, бывало! — говорил со значением дядя Коля, подчеркивая слово «бывало». — И пылала матушка Русь на моем веку, ой, пылала!..
— А нынче меньше? — с любопытством спрашивал Мишка.
— Кто тебе брехнул, что меньше? В глаза тому плюнь, — сердито отвечал дядя Коля. — Власти-то в городе настоящей давно нет, порядок отсутствует... А ты говоришь...
Узнал Мишка и о том, как топорников, ствольщиков, кучеров, кроме своих прямых дел, заставляли заниматься и совершенно
— Да и теперь жизнь не слаще! — вздыхал дядя Коля. — Опять каторга наступила, опять мы нижние чины... Только при Советах нас людьми стали считать. По желанию фатеру разрешалось снимать, а в часть лишь в свою смену приходить. Ныне сызнова все отменили.
— А, может, Советы воротятся? — осторожно спросил Мишка.
Но дядя Коля так шикнул, что парень сразу осекся.
— Ты смотри! — строго предупредил он, с опаской поглядывая по сторонам. — Не сболтни эти слова где-нибудь. За них по головке, слышь, не гладят. Понял?
— Не сболтну, — пообещал Мишка.
— И правильно сделаешь, — назидательно заметил дядя Коля, вытаскивая из кармана кисет с крепкой махоркой.
Хоть Мишка и освоил навыки пожарной профессии, выезжать по тревоге ему приходилось нечасто: виной тому была брандмейстерша. Раньше для всяких надобностей она пользовалась услугами то одного, то другого пожарного, сейчас же Стяжкин прикрепил к ней Мишку. Галина Ксенофонтовна прекрасно понимала, что новый кучер по неопытности роптать не станет, да и оторвать его от обычных дел было куда проще, чем какого-нибудь взрослого.
Теперь если Мишка по приказанию брандмейстерши чистил картошку или выбивал пуховики, то и набат на каланче был для него пустым звуком.
По утрам он сопровождал Галину Ксенофонтовну на базар, и субботу или в воскресенье ездил в лес за грибами, присматривал за недавно купленным поросенком, словом, выполнял любое ее поручение. И все-таки у брандмейстерши было много легче, чем в заведении Александра Гавриловича.
Правда, дядя Коля недовольно ворчал:
— Ты, Михайло, — кучер пожарной команды. А Ксенофонтовна, фурия, тебя в кого превращает? В кухонного работника.
— Да не грызи ты, старый, мальца, — вступался за Мишку Геннадий Сидорович. — Малец что может сделать? Будет подходящий момент, поговорю с ней лично, объясню все грамотно...
К сожалению, такого момента старший топорник выбрать не мог, ну, а Мишка благодаря Галине Ксенофонтовне вскоре избежал большой опасности. Вот как это случилось.
Из военной комендатуры Стяжкину по телефону сообщили, что их высокоблагородие господин комендант собирается ознакомиться с пожарными командами города и приказали: в ближайшие. дни из части без особой надобности никого не выпускать, депо, конюшню, казарму и двор привести в надлежащий порядок, лошадей вычистить.
Фалеев, узнав об этом, кровно обиделся:
— У нас, слава богу, каждый день чистота. Не в кабаке живем.
— Молчать, Сергеич! — цыкнул на помощника Стяжкин.— Не твоего стариковского ума дело! Раз начальство велело, изволь выполнять. Чтоб ни единой соринки не осталось...
И теперь с утра и до поздней мочи пожарные красили, чинили, скребли, мели, мыли. Экстренно приглашенный Стефанович специальными большими ножницами выравнивал лошадям гривы, челки, хвосты и восхищенно шептал: