Приключения сомнамбулы. Том 1
Шрифт:
Волшебная музыка? Да. И всё-всё было волшебным вокруг!
Сияли звёзды, томно вздыхало море.
– Я знал композитора, – тихо сказал Соснин.
– Откуда, как? Он давно умер.
Соснин не без гордости, которая самого удивила, поведал о шумных увеселениях на террасе, знаменитых гостях.
Свет, летучие наряды женщин, круживших по центральной площадке курзала; киоск с мороженым, тележка с газировкой… переливчато сверкали узкие стеклянные цилиндрики с лимонным и малиновым сиропами; медленно пили пузырившуюся цветную воду. И снова – танцы в загончике, ночные бабочки, вьющиеся у фонарей, смех, выгоревший кумач призывов,
Соснин сорвал с клумбы фиолетовый, похожий на граммофон, цветок, Вика понюхала, на кончике носа осталось пятнышко цветочной пыльцы. Глаза смотрели в глаза, сближались губы, белизна зубов разрезала смуглый чуть скуластый овал.
Справа, за сценой летнего театра, раздался хлопок.
Вика вздрогнула.
– Треплев застрелился, – успокоил Соснин.
Но Вика резко откинула с глаз чёлку – быстрей, быстрей, надо успеть к купанию дочери, нельзя взваливать на Мирру Борисовну все заботы. К тому же расчёсаны из-за комариных укусов ноги, пора, пора, завтра снова будет день, вечер; чтобы оттянуть расставание, ассистирует при купании – выливает воду из корыта, хотя не прочь был бы выплеснуть с водою ребёнка, отнявшего у них ночь.
Побрёл спать.
На набережной повстречался фокусник в белой рубашке с закатанными рукавами, чуть отстав, семенила лилипутка, вела на поводке лохматую собаку. За ними, громко смеясь, болтая, шагали белобрысый парень и чернявая, лузгавшая семечки куколка; парень тащил огромный баул, наверное, с реквизитом.
Не обман ли и это всё? – шум листвы, моря… звёзды над головой.
Или, возможно, сон?
Луна, цикады, дурманящая южная дребедень – парочки во тьме, поцелуи, шёпот, дыхание. Шарили по холму лучи фар. Постоял у толстого тополя с грубой, как слоновья шкура, корой: пронзённое стрелой сердце, чьи-то вырезанные ножичком инициалы.
– Что в кино смотрели? «Мою любовь»? – там дивная песня Исаака Осиповича… была довольна, похоже, сын под покровительством Вики успешно приобщался к музыкальным гармониям. Но не упустила случая повздыхать: открытка пришла, папу берут на работу в тубдиспансер, пока на полставки. Тебе не интересно?! Бездушным эгоистом растёшь, даже не побывал у дедушки на могиле.
Вот и лету конец.
Вика назавтра уезжала в Москву, там гастролировал муж. Накануне отправилась домой Мирра Борисовна с плаксивой племянницей – подкрался последний день.
Охота пуще неволи, да и урок с горою не пошёл впрок – добирались битый час, потом купались и поджаривались на диком пляже, который саблевидным жёлтым мысом врезался в море. Ощущения обострялись отсчётом времени; день истекал.
Зелёное море катило валы, синело вдали.
Под вскрики чаек уплыл грузный белый пароход в Ялту – просипел что-то едва слышное, огибая мыс.
Зной становился нестерпимым, перебрались в дырявую тень одинокой раскидистой груши.
– У тебя мама пианистка, ты не музыкален… как получилось?
– Слуха нет… не тянуло бренчать, интереснее было заглядывать под крышку рояля.
– Катаешься на коньках под музыку?
– Музыка
– Как это «в посадке»?
– На согнутых ногах, руки за спину… на поворотах, взмахивая одной рукой… лететь на поворотах так здорово.
– А что испытываешь, когда рисуешь?
– Если задумываться, то, наверное, всё то, о чём мы говорили на набережной, в курзале, только сразу всё, вперемешку… жуткая путаница в мыслях, когда пытаюсь разобраться в своих ощущениях, лишь по ночам…
– Не рано ли тебя начала одолевать бессонница?
– Ночью вдруг наступает ясность… и опять мысли спутываются. О чём ты думаешь, когда терзаешь или ласкаешь струны смычком?
– Играя, не думаю, а то, что чувствую, пожалуй, не передать.
– Музыкальные переживания легче передать словами, чем живописные.
– Почему? Картину видишь во всех деталях…
– Искусства делятся на пространственные и временные. Архитектура, живопись – пространственные искусства, музыка и литература – временные, стало быть, музыка и слово не чужеродны. Поди передай словом изображение, опиши сочетания объёмов, плоскостей, линий и красок, тот же город, к примеру. Что проще детской картинки? – море с гребешками волн, песчаная коса, корма парохода, за которой мельтешат чайки. Однако и самая простенькая, но мгновенно поглощаемая глазом картинка, куда богаче последовательного и самого подробного её словесного описания. Глаз, если не издевается над языком, то уж точно дразнит – ну-ка, вырази по-своему, устно или на бумаге, но так же выпукло, ёмко, ярко, как только можно увидеть. Возможно ли в принципе описать всё, что наполняет видимое пространство, вместе? Будто внутренний зуд… не уразуметь ключевые зависимости между видимым и словесным, хотя пространство и время связаны.
– Глупенький… тебя ждёт сложная жизнь, знаешь? Ты чересчур погружён в себя. Боюсь, не заметишь, как вляпаешься в какую-нибудь историю.
Соснин положил голову на Викины колени, смотрел в небо. Между ним и небом сновали обгорелые руки с пятнисто шелушившейся кожей – Вика вязала кофточку дочке, пушистые нити – зелёная, бежевая, коричневая – провисали, щекотали щёку, нос. И лениво шевелилась листва, меж листьями ещё оставались не склёванные птицами вялые сморщенные дички; так-так, муж объелся кислых груш, разболелся живот. Три нити, всего три нити, а… В подвижном просвете, между узловатыми ветвями и Викиными руками, парила чайка, будто бы написанная на синем плафоне.
– Илюша, в чём сила искусства?
– Искусство бессмертно, так как не подвластно времени, искусство, впитывая дух времени, тем не менее бросает времени вызов и побеждает.
– Нет, нет, ты поконкретнее, с примерами.
– Искусство исподволь внушает и меняет представления о мире, иногда их открыто навязывает, – Соснин улёгся поудобнее, – вот библейская парочка, Давид и Голиаф, пастушок и могучий великан. Полторы тысячи лет верили на слово, что мальчик-пастушок поверг великана. Однако… Однако недавно, всего-то четыреста с хвостиком лет назад, Микеланджело Буанаротти высек из мраморного блока своего Давида, и мы увидели каков он, признали в нём победителя.