Прикосновения Зла
Шрифт:
Северные кварталы Рон-Руана, расположенные вдали от моря, считались бедняцкими. Застроенные многоэтажными доходными домами без удобств, торговыми лавками и мастерскими, они имели не столь монументальный вид, как центр города, но сохраняли внушительность и обаяние разумного аскетизма. Ряд улиц украшали колоннады, на замкнутых портиками площадях, в садах и парках ворковали фонтаны. Поздняя осень затянула маревом зеленые холмы, широкими мазками нанесла на них оранжево-желтые краски; в полуденном небе клубилась розоватая дымка. У засыпанных опавшей листвой тропинок цвели предвестники зимы – цикламены. Их запах,
Чем-то до невозможности чуждым и оттого особенно страшным был здесь пирующий огонь. Он бесцеремонно вторгался на дивные островки природы, карабкаясь по замшелым стволам деревьев, и по-хозяйски подступал к людским жилищам. Когда пламя растекалось, словно лава, порывы ветра швыряли седой пепел, а дым курился над крышами, казалось, что в столице пробудился вулкан.
Двигаясь на северо-восток от Липпиевых холмов, пехотные когорты оттесняли отряды нодасов, атакующих легионеров с бешеной яростью. Словно восстающие из россыпей искр демоны, мятежники выпрыгивали из укрытий, осыпая врагов камнями и стрелами, другие отчаянно рвались в ближний бой. Ругань и проклятья перемежались с воинственными криками, короткими приказами и стонами раненых.
Очищая улицы от непокорной черни, «синие плащи» не церемонились: крушили наспех сколоченные неприятелем баррикады, вооруженных противников убивали, не слушая мольбы о пощаде, безоружных – жестоко били. Это помогло пехоте завладеть инициативой: видя жуткую гибель товарищей, многие культисты поддались панике. Заметив надвигающуюся стену сомкнутых щитов, ослабевшие духом паукопоклонники бежали прочь или вставали на колени, покорно вытягивая вперед скрещенные руки.
Легат Силантий ехал в окружении знаменосцев и личных телохранителей. Он вел своих людей к захваченному нодасами зданию магистрата, где, как писал Джоув, были сосредоточены крупные силы мятежников. За свитой командира следовали Всадники, выстроившись в колонну по пять человек. Их сопровождали причепрачные и другие легионные рабы, которым в порядке исключения выдали щиты и копья.
– Н-не н-нравится м-мне это, – тихо сказал Дий, понукая ленивого жеребца.
– Что именно? – уточнил Сефу.
Его голос звучал непривычно глухо из-за посеребренной маски, надетой на лицо. Такие полагалось носить во время публичных конных состязаний. Однако перед выездом из военного лагеря неожиданно поступил приказ защитить лица, и верховые теперь напоминали ожившие серебряные и бронзовые статуэтки.
– З-затрудняюсь объяснить. Д-дурные п-предчувствия.
– У нас говорят: «Сохраняй твердое сердце при виде тьмы», – буркнул Юба, почесывая вспотевший подбородок. – Не печалься и не ликуй по поводу того, что еще не наступило. Пока доблестные быки примипилов задают недоноскам жару, можно расслабиться и думать о приятном…
Дий кивнул. Он посмотрел на Мэйо, едущего подле Сефу, и тревога юноши усилилась. Наследник Дома Морган казался окоченевшим мертвецом. Он сидел на коне без прежней удали, сжав поводья в неподвижном кулаке. За полдня молодой поморец сказал лишь пару коротких фраз, адресовав их эбиссинскому царевичу. Сын Макрина ни словом не обмолвился о своем домашнем заточении, не похвастался новой лошадью и рабом, не поведал друзьям свежую шутку. Юба напротив был куда более разговорчив, чем обычно. Он расстегнул ремешки и стащил маску:
– Чтоб коты пасли птиц у того, кто
– Я слышал от доверенного человека, будто таким образом враги не сумеют разглядеть испуг на наших лицах, – усмехнулся Сефу.
– Песок им в члены! – вскипел мулат. – Кучка жалких кинэдов и взбесившихся бабуинов. Когда я был ростом с тележное колесо, то видел кое-что пострашнее. Из пустыни подул черный ветер и в городе начался мор. На улицах лежали груды мертвецов. Среди умерших, как черви, копошились еще живые, покрытые язвами страдальцы. Рабы тащили из домов покойников: волокли за ноги, руки и волосы, безо всякого почтения. Благородных обмазывали толстым слоем извести и замуровывали в пещерах. Грязнокровок жгли на кострах. Так продолжалось до тех пор, пока Златоокий Тин не сменил гнев на милость. Моя мать, шесть братьев и сестер умерли тогда и были похоронены в сером гроте. Они ушли в загробный мир без слуг и богатых даров. Вот, что по-настоящему страшно.
Эбиссинский нобиль умолк, когда запели трубы и барабаны легиона. Звук нарастал, и летел, как лавина по горному склону. Под ритмичный грохот пехотинцы ускорили шаг, кони встрепенулись, Всадники распрямили спины.
Поддавшись общему настроению, Дий устремил взгляд на покрытую копотью арку, за которой раскинулась единственная в Рон-Руане треугольная площадь. От волнения у юноши перехватило дыхание, все чувства обострились. Он ощущал страх и неуверенность Мэйо, боевой задор Юбы и твердую решимость Сефу.
Миновав длинную, как горло лутрофора[1], улицу, войско очутилось на площади. В ее центре возвышался белый Столп – остроконечная башня, окруженная тремя десятками облаченных в геллийские наряды кариатид. Мраморные девы с бесстрастными лицами взирали на полыхающее здание магистрата, на поджидавшую легионеров вооруженную толпу и армию Силантия, готовящуюся к жестокому бою.
Цепкий взгляд Дия подмечал множество деталей: подобие строя у противника, высокие завалы, преграждающие боковые улочки, мелькающих за колоннами портиков и между гермами[2] стрелков с пращами и луками.
– Это л-ловушка, – во рту юноши пересохло так, что язык прилип к небу.
– Вижу, – Сокол опустил ладонь на рукоять спаты. – Всем приготовиться.
Кусочки мозаики сложились в единую картину, которую сын архигоса теперь мог рассмотреть во всей красе. Легат Силантий тоже раскусил замысел паукопоклонников, но не имел морального права скомандовать отступление. Нодасы разломали мраморную лестницу и накидали на пути к магистрату тяжелые блоки, затруднив врагу передвижение. Покинуть площадь тоже было проблематично: за баррикадами находились каналы, соединенные между собой мостами. Два из них полностью выгорели и обрушились, еще два пожирало пламя.
Обдумать тактику Дий не успел. Горнист подал сигнал авангарду тяжелой пехоты и в пропитанном дымом воздухе развернулись боевые знамена с золотым орлом. Никто из Всадников не обратил внимания на темнокожего причепрачного, проскользнувшего мимо лошадей. Он подкрался к Юбе и позвал его:
– О, великий воитель…
Мулат с недоумением уставился на раба.
– Госпожа Исория просила передать вам это…
Острие копья скользнуло по чешуйчатому панцирю эбиссинского нобиля и вонзилось в плоть. Несколько мгновений Юба не чувствовал боли. Он, словно зачарованный, смотрел, как течет из раны кровь, пачкая одежду и конскую шерсть, а затем согнулся, прижавшись лицом к шее разволновавшегося жеребца.