Присягнувшие Тьме
Шрифт:
Она меня обнаружила, следовала за мной, может быть, в Швейцарии, может быть, в другом месте. Теперь она хочет со мной встретиться. Эта ни на чем не основанная идея внезапно наполнила меня теплом. Несмотря на разрастающийся кошмар, несмотря на нагромождение трупов и подозрения, которые падали на девушку, меня охватило нетерпение и радость оттого, что я ее увижу.
Я взял оружие, закрепил кобуру слева, повернув рукояткой направо, как обычно. Потом одернул полы пиджака. Я погасил лампы и смотрел в окно на блестящую, похорошевшую от огней улицу.
Сигарета «кэмел», облачко на стекле.
Я превратился
81
На улице Сент-Оноре в районе дома 263 было целое скопление роскошных бутиков и велись дорожные работы. Польской церкви на углу улицы Камбон приходилось выглядывать из-за теснившего ее строительного хлама.
Я оставил машину на пешеходном переходе и побежал мимо мерцающих луж. Ливень возобновился с еще большей силой. Я отряхивался, перескакивая через ступени, ведущие к порогу. Здание было темным и грязным. Кругом поблескивали красочные витрины с предметами роскоши и, казалось, бросали на него неодобрительные взгляды, заставляя еще глубже зарываться в грязь. К входу вел закопченный портик с кривыми колоннами. Между плохо пригнанными плитами собиралась дождевая вода.
Несмотря на поздний час, здесь царило странное оживление. Мужчины бандитского вида в шапках, надвинутых на самые глаза, переговаривались по-польски, засунув руки в карманы, — без сомнения, поляки-нелегалы в поисках левой работы. Церковная служительница в кремовой косынке, выделявшейся в темноте, заботливо прикрепляла к информационной доске маленькие объявления.
Я толкнул деревянную дверь. Прошел через тамбур и толкнул следующую дверь.
Церковь была круглой. И черной. Неф и хоры образовывали большой овал, в котором очень низко висели люстры — короны из кованого железа — с множеством лампочек из тонированного стекла, испускавших слабый янтарный свет. Чтобы привыкнуть к темноте, мне пришлось несколько раз закрыть глаза. Все пространство было занято неровными рядами скамеек, придвинутых чуть ли не вплотную к алтарю, представлявшему собой единственную ступеньку, над которой красовались массивный крест, несколько свечей и одна картина. Направо, в глубине абсиды, мигала красная лампадка. Все казалось туманным, неразличимым, подвешенным в сумраке, где витал запах ладана и сгнивших цветов.
Я коснулся воды в кропильнице, перекрестился и сделал несколько шагов. Благодаря люстрам я разглядел картины на стенах. Святые, ангелы. У мучеников не было лиц, но в свете свечей казалось, что рамы из старого золота слабо тлеют. Очень высоко, под куполом, поблескивали витражи. Дождь стучал по стеклам и свинцовым переплетам, усиливая ощущение сырости.
Никого не было видно.
Ни одного верующего на скамьях, ни одного паломника у подножия алтаря. И главное — никаких признаков Манон. Я посмотрел на часы: 22. Как она может сейчас выглядеть? Я вспоминал портреты маленькой девочки. Очень светлая блондинка без бровей и ресниц. Сохранила ли она внешность ребенка-альбиноса? Я не мог себе ее представить. Но внутри у меня все трепетало.
Слева от меня скрипнуло дерево.
В первом ряду кто-то только что пошевелился. Я различил седые волосы, широкие плечи — и белый воротничок. Священник. Я подошел к нему и замер, пораженный совершенством
Человек с широкими, прямыми, как спинки скамьи, плечами стоял на коленях, склонив серебристый затылок, как будто для причастия. Я видел не просто верующего за молитвой, но, я в этом уверен, воина. Сильного человека, праведника, пришедшего из прошлого.
Он поднялся и, перекрестившись, вышел в центральный проход. В скупом свете я разглядел его лицо и попятился от удивления. Я знал этого человека.
Это был тот священник в светском, которого я заметил во время мессы по Люку.
Человек, которому Дуду передал пенал из черного дерева.
Я сделал шажок, чтобы выйти на свет, но он уже давно меня заметил и без колебания направился ко мне. Его лицо с тяжелой челюстью соответствовало плечам атлета, обтянутым черной курткой.
— Вы пришли.
Выговор был четкий, священнический, без следа акцента.
— Это вы назначили мне встречу? — спросил я глупо.
— А кто же еще?
Я был ошеломлен:
— Кто вы?
— Анджей Замошский, нунций Ватикана в нескольких странах, в том числе во Франции и Польше. Забавная у меня судьба: иностранный посол в родной стране.
Немного привыкнув к его речи, я различил легкий акцент. Настолько легкий, что трудно было сказать, влиял ли на него родной язык или все остальные, на которых он говорил. Я обвел рукой неф:
— Почему эта встреча? Почему здесь?
Прелат улыбнулся. Теперь я рассмотрел его в подробностях. Энергичные черты, заостренные серебристыми прядями на висках. Радужки ледяного голубого цвета. Нос, тонкий, прямой, почти женский, смотрелся странно на его лице инструктора спецназа.
— На самом деле мы никогда не расставались.
— Вы за мной следовали?
— Зачем? Мы идем одной дорогой.
— У меня уже не хватает терпения для разгадывания загадок.
Мужчина повернулся, потом быстро преклонил колени. Он указал на боковую дверь, из-под которой выбивался свет.
— Идемте со мной.
82
Облицованная светлым деревом исповедальня напоминала шведскую сауну. Здесь пахло сосной и ладаном. Но аналогия на этом заканчивалась, так как холод здесь стоял собачий.
— Дайте мне ваш плащ. Мы его высушим.
Я послушно передал ему плащ.
— Чай, кофе?
Замошский положил мой плащ на небольшой электрический радиатор, затем взял термос и быстро свинтил с него крышку.
— Пожалуйста, кофе.
— У меня только «Нескафе».
— Неважно.
Он положил чайную ложку порошка в пластиковую кружку и залил кипятком.
— Сахар?
Я покачал головой и осторожно взял кружку, которую он мне протягивал.
— Здесь можно курить?
— Разумеется.
Поляк подвинул ко мне пепельницу. Эти церемонии, эта вежливость между незнакомыми людьми на фоне убийств и фанатизма казались фантастикой.
Я закурил и устроился на стуле. Мне еще не удалось преодолеть разочарование — Манон нет, никакой таинственной дамы под сенью храма. Но я чувствовал, что эта новая встреча даст свои плоды.
Мужчина повернул другой стул и уселся на него верхом, скрестив руки на спинке, — его черные манжеты искрились. Поза была, по-видимому, срежиссирована так же, как и непринужденность.