Прогулка заграницей
Шрифт:
А какую массу разнообразныхъ сюжетовъ можно затронутъ въ теченіе одного дня пшей прогулки! Въ такомъ разговор нтъ ни выпученности, ни натянутости, легко и свободно переходитъ онъ съ одного предмета на другой, такъ что собесдникамъ никогда не придется застрять на какомъ-нибудь одномъ сюжет и пережевывать его до полнаго отвращенія. Въ теченіе первыхъ пятнадцати или двадцати минутъ мы переговорили въ это утро обо всемъ, что только знали, а затмъ пустились въ безграничную, завлекательную область того, чего мы не знаемъ.
Гаррисъ сказалъ, что если писатель, хотя бы самый знаменитый, пріобртаетъ скверную привычку
Послднее замчаніе дало намъ поводъ перейти къ зубоврачебному искусству. Я сказалъ, что, по моему мннію, большинство людей боле боятся выдернуть себ зубъ, нежели перенести настоящую операцію, а что касается до крика и стоновъ, то въ первомъ случа ихъ несомннно будетъ гораздо боле, чмъ во второмъ. Философъ Гаррисъ отвтилъ на это, что крику ни въ томъ, ни въ другомъ случа не будетъ, если паціентъ будетъ находиться передъ публикой.
— Когда наша бригада, — сказалъ онъ, — стояла разъ лагеремъ у Потомака, насъ часто тревожили первое время какіе-хо ужасные, душу раздирающіе крики. Оказалось, что это кричатъ солдаты, которымъ вырывали зубы въ палатк, изображавшей нашъ походный лазаретъ. Врачи, однако, скоро нашли, какъ помочь горю: они начали производить эту операцію на открытомъ воздух, и крики разомъ прекратились, по крайней мр, со стороны оперируемаго. Въ обычный часъ, когда производились эти операціи, около стула, на которомъ возсдала жертва, ожидая лекаря, собиралась громадная толпа солдатъ, человкъ около пятисотъ, которые, только-что лекарь накладывалъ на зубъ больного свой ключъ, разомъ хватались за щеки и, прыгая на одной ног, поднимали изо всей силы своихъ легкихъ такой страшный вой, что изъ-за него не было слышно стоновъ больного! Да онъ не сталъ бы кричать и въ томъ случа, еслибъ ему голову отрывали. Врачи говорили, что паціенты, глядя на этихъ шутниковъ, зачастую со смху помирали, несмотря на сильную боль, и ни одинъ изъ нихъ не крикнулъ за все время, пока вырываніе зубовъ производилось на открытомъ воздух.
Отъ дантистовъ разговоръ перешелъ къ докторамъ вообще, отъ докторовъ къ смерти, отъ смерти къ скелетамъ и такъ дале; легко и непринужденно переходилъ у насъ разговоръ съ предмета на предметъ, пока, наконецъ, бесда о скелетахъ не вызвала въ моей памяти образъ нкоего Никодима Должа, съ которымъ мн пришлось сталкиваться лтъ 25 тому назадъ и котораго я усплъ давно позабыть. Когда я былъ еще ученикомъ въ одной изъ типографіи въ Миссури, къ намъ зашелъ однажды какой-то нескладный, длинноногій деревенскій парень лтъ около шестнадцати.
Не вынимая рукъ изъ глубины кармановъ своихъ штановъ и не снимая жалкихъ остатковъ истрепанной шляпы, поля которой тряпками свшивались ему на глаза и на уши, подобно изъденнымъ червями капустнымъ листьямъ, онъ равнодушно обвелъ глазами всю комнату, прислонился къ столу издателя и, скрестивъ на груди свои могучіе кулачищи, прицлился въ пролетавшую мимо него муху. Мгновеніе спустя муха была наповалъ
— Гд здсь хозяинъ? — спросилъ онъ затмъ спокойно.
— Я хозяинъ, — отвчалъ издатель, съ любопытствомъ оглядывая съ головы до ногъ этотъ курьезный образчикъ.
— Не нужно ли вамъ человка для вашего дла? Быть можетъ, вы возьмете меня?
— Не знаю. А разв вы хотите выучиться этому длу?
— Отецъ очень бденъ и не можетъ боле содержать меня, вотъ я и хочу попытать что-нибудь длать; чмъ именно заняться — для меня безразлично; я здоровъ и силенъ, и не откажусь ни отъ какой работы какъ легкой, такъ и тяжелой.
— Умете вы читать?
— Да, но плохо.
— Писать?
— Умю.
— Считать?
— Не настолько, чтобы вести отчетность, но двнадцать на двнадцать умножить сумю.
— Откуда вы?
— Я сынъ стараго Шельби.
— Къ какому религіозному обществу принадлежитъ вашъ отецъ?
— Обществу? О, онъ кузнецъ.
— Нтъ, я не о ремесл спрашиваю. Какого религіознаго общества онъ состоитъ членомъ?
— А, я и не понялъ васъ сразу-то. Онъ свободный каменьщикъ.
— Да нтъ, вы опять меня не поняли. Я хочу знать, къ какой онъ принадлежитъ церкви?
— Ну, такъ бы и говорили! А то и не поймешь васъ. Къ какой церкви принадлежитъ онъ? Да вотъ ужь сорокъ лтъ онъ извстенъ, какъ самый ревностный баптистъ. Во всей общин нтъ лучшаго баптиста. Да, всякій вамъ скажетъ, что мой отецъ хорошій человкъ. А если кто и скажетъ противное, то ужь во всякомъ случа, не въ моемъ присутствіи.
— А вы сами какой религіи?
— Мн кажется, хозяинъ, что если человкъ помогаетъ своему ближнему въ несчастьи, не ругается, не длаетъ подлостей и не пишетъ имени своего Спасителя съ маленькой буквы, то и довольно — онъ будетъ спасенъ не хуже, какъ если бы принадлежалъ къ любой церкви.
— Ну, а если онъ пишетъ это имя съ маленькой буквы, тогда что?
— Если онъ длаетъ это съ намреніемъ, то не будетъ имть счастья, онъ не долженъ имть счастья, я твердо увренъ въ этомъ.
— Какъ ваше имя?
— Никодимъ Деджъ.
— Я думаю, что мы васъ примемъ, Никодимъ. Во всякомъ случа оставайтесь на пробу.
— Ну, и ладно.
— Когда же вы начнете?
— Да сейчасъ.
Такимъ образомъ, не прошло и десяти минутъ съ момента появленія этого чудовища, какъ оно уже вошло въ составъ нашей редакціи и, снявши сюртукъ, трудилось наравн съ нами.
За нашимъ домомъ находился заброшенный садъ, съ дорожками, густо заросшими цвтущимъ репейникомъ и его обычнымъ пріятелемъ — стройнымъ подсолнечникомъ. Какъ разъ среди этого запущеннаго и унылаго уголка стоялъ маленькій ветхій срубъ въ одно окошко и безъ потолка, что-то врод давно покинутой коптильни. Вотъ эту-то уединенную и мрачную берлогу Никодимъ и избралъ себ въ качеств спальни.
Мстные остряки обрли въ лиц Никодима истинное сокровище и уже заране предвкушали наслажденіе, которое онъ долженъ былъ имъ доставить своею простоватостью и необычайной доврчивостью. Георгу Джонсу принадлежитъ честь первой штуки, сыгранной надъ Никодимомъ; онъ далъ ему сигару, начиненную растертымъ порохомъ и подмигнулъ компаніи, чтобы она не расходилась; сигару взорвало и опалило Никодиму вс брови и рсницы.