Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
Когда он ушёл, Таик поднялась на ноги и, тяжело ступая, отправилась в то место, в котором должна была бы быть с самого утра — в Храм, где находилось сейчас тело её усопшей матери.
Девушки у входа дали ей в руки зажжённую свечу и ветку священного дерева абагаман, накинув ей на голову полупрозрачную траурную накидку.
Таик остановилась в центре огромной, тёмной, облицованной мрамором залы и вгляделась в тело, накрытое белоснежной тканью.
Последний раз она видела свою мать в лучшем случае год назад, и теперь не чувствовала почти ничего, но всё же смутные воспоминания закружились в её голове.
Она
Мать собирала во дворце всех самых талантливых и умных людей государства, она задавалась целью поднять науку, искусства, ремёсла, вводила новшества, принимала при дворе — впервые за несколько столетий — иностранных послов.
Сад всегда был полон огней, шума, золота, смеха.
Таик помнила всё это, как сквозь сон.
«Народ обожает Императрицу, — говорили тогда маленькой принцессе. — Ведь ваша матушка — истинно вторая Игнасес Добрая».
Игнасес Добрая была одной из Императриц древности, известная своими милостями по отношению к подданным.
«Обожает, как же, — губы Таик презрительно скривились. — Как только Эсер Санья бежала из дворца, прихватив награбленное у Императрицы золото, и обосновалась на западе, так народ стал обожать её. Народ — это дворовые псы. Кто их кормит, того и любят. А если любимый хозяин заболел или попал в несчастье, они тут же вцепятся ему в руку и прогрызут до кости. Я ненавижу собак».
С этими мыслями она приблизилась к телу усопшей.
По периметру зала стояли жрицы с такими же, как у неё, зажжёнными свечами в руках — в одной из них Императрица узнала Иннин Санью.
Взгляд её заскользил по фигуре девушки.
«Знаешь ли ты, — думала Таик, — что это ради того, чтобы ты стала Верховной Жрицей, Даран однажды предала мою мать и загубила в её душе последний всплеск света и разума? Кто знает, что бы могло быть, если бы матушке тогда предоставили возможность действовать по её воле… Но теперь уже поздно думать об этом. Теперь всё кончено».
Она подошла ещё ближе к центру зала.
«Верили ли вы в Великую Богиню, матушка? — думала Таик, глядя на статую Аларес, у ног которой покоилось тело, и вспомнила многочисленные пышные церемонии, проводившиеся в Храме в дни её детства, вспомнила щедрые дары, которые Имератрица сама подносила Богине. — Очевидно, да… Но разве спасла вас Она от безумия и всего, что за этим последовало?»
И вдруг Таик вспомнилось ещё кое-что — одна фраза, которую она, очевидно, услышала в далёком детстве, а потом забыла.
«Эсер Санья притворялась подругой Вашей Матушки, — сказал когда-то кто-то. — А потом погубила её своим чёрным колдовством. Это страшная женщина, настоящий демон Хатори-Онто во плоти».
«Так вот оно что! — Таик вскинула голову. — Колдовство или не колдовство, но Санья стали причиной всего. Они погубили мою мать, а я погублю Санья. А потом, возможно, Санья погубят меня, — внезапно пронеслось в её голове, и она вновь повернулась к Иннин. — Возможно, это будет именно эта Санья, единственная оставшаяся в живых, поскольку её я не могу уничтожить, будучи связанной клятвой. Кто знает, может, эта клятва и станет причиной моей гибели, может
Ей вдруг стало почему-то смешно.
«Что ж, так тому и быть, — подумала Таик в каком-то злом, торжествующем веселье. — Есть ли мне дело хоть до чего-то, есть ли смысл хоть в чём-то? Я убью Санья, Санья убьют меня… И пусть после этого Астанис утонет во мраке раздора, хаоса, ненависти и безумия. Я утоплю эту страну в крови».
Жестоко улыбнувшись, Императрица загасила рукой свою свечу и, невидимая в полутьме, затряслась в приступе беззвучного смеха.
Глава 15
Поздней ночью следующего дня Иннин удалось проникнуть в камеру, в которой держали Хатори. Никаких скидок на знатное имя для него не сделали — бросили в темницу на подземном этаже, опоив обездвиживающим зельем, и оставили лежать на сыром полу.
Иннин наклонилась к нему и заставила приподнять голову.
В глубине его тускло мерцавших глаз, сейчас казавшихся не гранатово-алыми, как обычно, а мутно-коричневыми, всё же светилось что-то — отчаянное усилие перебороть силой воли действие отравы, замутившей сознание и связавшей тело невидимыми верёвками.
Смотреть на это было больно.
И в то же время Иннин была почти что зла на него — как, как он мог позволить себя схватить? Она вспоминала рыжеволосого мальчишку, каким он был восемь лет назад, мальчишку, который бегал быстрее ветра и спрыгнул однажды со Срединной Стены, не разбившись, и воображение её отказывалось представлять, что Хатори мог быть застигнут врасплох и так просто дался в руки стражникам.
— Пей, — сказала она, поднеся к его губам бутылек. — Это поможет. По крайней мере, ненадолго.
Тот выпил, и взгляд его спустя какое-то время прояснился.
— Что произошло? — не выдержала Иннин. — Как это могло случиться?
Хатори приподнялся, опираясь на руки, и посмотрел куда-то в сторону.
— Это было… так глупо, — сказал он, помолчав. — Я совершил глупость. Но…
Он распахнул накидку, вытащил из-за пазухи что-то белое и посмотрел на Иннин странным, как будто бы растерянным взглядом. Та пригляделась и увидела птицу — точнее, тельце птицы с приоткрытым клювом и скрюченными лапками.
— Это была птица Хайнэ, — проговорил Хатори с горечью. — Та, которая пропала восемь лет назад. Я так хотел найти её для него. Так хотел вернуть её ему. Но у меня ничего не получилось. И теперь уже никогда не получится.
Лицо его страдальчески искривилось, и он опустил голову.
В груди у Иннин что-то заныло, горло на мгновение сдавил болезненный спазм.
— И ты… ты был так расстроен, что не смог ускользнуть от погони? — спросила она осторожно.
— Я был в доме у женщины, которой принадлежит птица, — сказал Хатори. — К ней ворвалась стража. Она успела скрыться. Я бы тоже успел, но одна из птиц кинулась на стражника, попытавшись заклевать ему лицо, и он свернул ей шею. Вот эта. Птица Хайнэ. Я думал, что смогу ещё что-то сделать. Я не верил, что она может просто так умереть. С тех пор, как я увидел её, я был уверен, что рано или поздно верну Хайнэ эту птицу. Я был готов ради этого мир перевернуть. Но что я могу сделать со смертью? Ничего. Я знаю, что это глупо.