Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
А Хатори произнёс одно-единственное слово:
— Когда?
И, посмотрев на его лицо и плотно сомкнутые губы, Иннин вдруг поняла, что он ничуть не сомневается в услышанном — более того, его уверенность передалась и ей.
— Они уехали несколько часов назад, — произнесла слабеющим голосом госпожа Ниси. — Тебе нужно торопиться…
— Да, — сказал Хатори.
И от его голоса стало страшно.
Никогда прежде Иннин не видела на его лице подобного выражения — смеси спокойствия, ярости и такой холодной жестокости, что не возникало никаких сомнений: если на его пути сейчас встретится целая армия, то он, ни мгновения
Красные глаза его, казалось, разгорались в темноте, подобно тлеющим угольям, всё сильнее и сильнее, до тех пор, пока не вспыхнули ослепительно, так что Иннин пришлось заслонить глаза рукой.
А когда она отняла ладонь от лица, то увидела, что впереди и позади него и неё, их обоих, ярко пылает огонь, с безудержным ликованием набрасываясь на стены, потолок, шторы, лестницу…
— Пожар! — закричала в испуге Иннин, не составляя себе труда задуматься, откуда здесь могло взяться пламя, хотя ещё мгновение назад не было ни одной искры.
Хатори, не обратив ни малейшего внимания на её крик, развернулся и пошёл прочь.
В какой-то момент Иннин пришло в голову, что это, быть может, иллюзия, как когда-то в магазине шёлковой ткани, но пламя с шипением карабкалось по стенам, разбрасывая во все стороны искры, и от чёрного дыма, клубами повалившего из окон, слезились глаза и першило в горле.
Иннин схватила мать за руку и потащила её прочь из горящей комнаты. Но ещё до того, как им обеим удалось нагнать Хатори и выбраться в сад, Иннин вдруг поняла кое-что, что заставило её заледенеть.
— Где ребёнок?! — закричала она. — Он был у тебя на руках! Куда ты дел ребёнка?! Где наш сын?!
Хатори обернулся и посмотрел на неё неузнающим взглядом.
— Не знаю, — с чудовищным безразличием сказал он. — Не помню.
— Ты… ты демон! — вырвалось у Иннин, оцепеневшей от ужаса.
И тогда он ответил:
— Да. — И губы его искривились в какой-то злой и насмешливой полуулыбке.
Пламя, успевшее за считанные минуты добраться до последнего этажа дома, охватило крышу, и сверху на них с треском посыпались доски пола, обрывки тряпья, горящая бумага. Сыплющиеся искры попали на одежду Хатори, и она загорелась, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Лишь тогда, когда пламя целиком охватило его левую руку, он заметил его и с лёгкостью сбил свободной рукой. Рукав его обгорел до самого плеча, однако на коже не осталось ни одного ожога, ни единого следа.
И тогда Иннин вспомнила момент огненной казни, не причинившей Хатори ни малейшего вреда, и, наконец, поняла, что господин Астанико не имел к этому «чуду» никакого отношения. Поняла она и многое другое: неестественное равнодушие Хатори к собственному сыну и ко всем людям вообще, его провалы в памяти, его безразличие к чужим толкам и законам, установленным богами и людьми. Она поняла, что даже в моменты страсти, когда он казался ей самым чутким и ласковым любовником на земле, в глубине души она чувствовала его безразличие, его отчуждённость. Что его нежность была лишь бледным подобием истинного чувства, и что направлена она была не на неё, а на то отражение, которое он видел в ней. Отражение единственного существа, которое, по какой-то невероятной прихоти судьбы, занимало все мысли демонского отродья, порождения Огненного Мира…
И в этот момент что-то случилось с самой Иннин, и мир вокруг неё перестал существовать.
Огненные волны схлестнулись с пенным валом воды; ливень обрушился на них с небес, однако не смог загасить.
Иннин набросилась на Хатори, и если бы кто-то мог видеть их в этот момент, то не смог бы сказать точно, что происходит между ними: смертельная схватка, какой-то дикий, красивый танец, или же любовное соитие.
Но всё же это была битва, не на жизнь, а на смерть, и оба стремились убить друг друга, как прежде стремились защитить.
И посреди этого первозданного хаоса, схлестнувшего две вечно противостоящие друг другу стихии, среди безмолвного небытия, среди яростного рёва пламени и не менее яростного шума воды, с громом гигантского водопада обрушивающейся на огненное море, Иннин услышала крик ребёнка.
Это было то, что заставило её остановиться.
— Подожди!.. — закричала она. — Это не то, что мы должны делать… Мы не должны тратить время на сражение друг с другом…
Рёв стихий прекратился.
Иннин вынырнула из него, как могла бы вынырнуть из-под воды, и упала, обессиленная на траву.
Земля была мокрой и влажной от только что пролившегося дождя; огромный дом Санья догорал в темноте, и балки сыпались из-под охваченной пламенем крыши. Где-то вдалеке кричал ребёнок.
Преодолевая шум крови в ушах и раздирающую боль в груди, Иннин вскочила на ноги и бросилась на этот крик. Почти ничего не видя, ослеплённая заревом пожара, превратившим ночь в день, она упала на колени и принялась вслепую разгребать упавшие балки, и нашла под ними своего сына, целого и невредимого, и только испуганно кричавшего.
Рыдая, она прижала его к груди.
— Мама тебя никогда не оставит, никогда… — плакала она, уже зная, что говорит прямо противоположное тому, что собирается сделать.
Несколько минут спустя она вытерла слёзы, поднялась на ноги и вернулась к Хатори. Тот стоял посреди сада в обгоревшей одежде и смотрел, как на его глазах рушится на землю огромный дом Санья, в котором он провёл семь с половиной лет жизни.
— Какая невероятная ирония судьбы, — проговорила вдруг госпожа Ниси, обессилено упавшая на землю и так же не отрывавшая взгляда от пожара, расцветившего ночь огненно-алыми красками. — Всё началось с наводнения… в тот день разлились реки, сделавшие дороги непроходимыми, и благодаря этому я нашла тебя. И вот теперь всё заканчивается огнём.
— Я благодарен вам за всё, что вы для меня сделали, — сказал Хатори. — Сегодня мы расстаёмся навсегда.
Иннин подошла к нему, стараясь подавить дрожь борьбы и ненависти, инстинктивно поднимавшуюся внутри неё.
— Поехали, — сказала она. — Поехали в Аста Энур и сделаем то последнее, что нам осталось сделать вместе.
Она отдала ребёнка матери, которая поехала вслед за ними в экипаже, и села позади Хатори верхом.
И когда он хлестнул лошадь, и они вдвоём с Иннин понеслись сквозь темень безлунной осенней ночи, она прижалась лицом к его спине, обнимая его, и заплакала, потому что он всё же был дорог ей, как была дорога та иллюзия спокойного, тихого счастья, которое им довелось испытать вместе.