Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
— Я не нуждаюсь в твоём прощении, — отрезала Даран. — Это было самоубийство.
Хайнэ стиснул зубы.
— Не смейте, — сказал он. — Не смейте произносить этих слов. Он не делал этого и никогда бы не сделал. Если вы посмеете когда-либо заявить эту чудовищную ложь публично, я приду и разорву вас на куски собственными руками.
— Ты заявляешь, что человек, который изуродовал сам себя, не способен был причинить себе ещё больший вред, выпив яд? Это смешно.
И она вышла из комнаты, оставив Хайнэ наедине с тишиной, солнечным светом
Он сел за стол и написал письмо Ните, стараясь найти самые проникновенные слова, которые могли бы поддержать его сестру в том безутешном горе, которое должно было вскоре на неё обрушиться. Он писал так красиво, как никогда раньше, и ни на одно мгновение не верил себе.
Окончив письмо, он аккуратно сложил руки на коленях и опустил взгляд, бездумно рассматривая их.
«Теперь вся моя жизнь поделена между несколькими клятвами, — думал он. — Я поклялся, что не убью себя, поклялся, что отомщу, и поклялся, что никогда не прощу твою убийцу. Мне будет легко подчинить своё существование одной-единственной цели, а потом, когда я достигну её, я с радостью исчезну в небытии. Моя ненависть и моя цель помогут мне заполнить оставшееся мне время… а потом всё закончится».
Это был единственный возможный вариант существования — будучи оболочкой без души, ничего не чувствующей, ничего не желающей, выполняющей, как механическая кукла, набор заложенных в неё действий — и, придя к нему, Хайнэ почувствовал в себе не только пустоту, но также спокойствие и уверенность, каких никогда не знал раньше.
И, ощутив под своими ногами эту почву, серую, выжженную и бесплодную, однако твёрдую, он пошёл и собственными руками срезал с кустов роз все волшебным образом расцветшие цветы и бутоны.
Он смог совершить это, не проронив ни слезинки, и сердце его не порвалось на части от горя.
— Я стал сильнее, — сказал он в один из дней Хатори. — Теперь мне всё нипочём.
Однако в глубине души он знал, что это неправда, знал, что есть кое-что, чего он не может сделать — это увидеть Онхонто в гробу. Более того, не должен делать ни в коем случае. Не удосуживаясь объяснять самому себе причин, Хайнэ просто-напросто запретил себе появляться в домашнем храме, в котором в течение трёх ночей жгли благовония и читали священные тексты над телом безвременно ушедшего.
Так почему же, в конце концов, он это всё-таки сделал?
Сделал тогда, когда до отъезда оставались считанные часы, и точно так же на часы уже была поделена вся его будущая жизнь: столько-то часов для ненависти, столько-то — для достижения цели, а потом — конец всему, единственный и долгожданный?
Может быть, он считал, что теперь в нём достаточно силы и бесчувствия даже для того, чтобы перенести это зрелище. Может быть, это было спонтанным и почти случайным действием.
Так или иначе, Хайнэ тихо проскользнул в двери храма и остановился на его пороге, зябко кутаясь в свою тонкую тёмную накидку.
Всё
Здесь гроб, стоящий перед статуей Аларес, был снизу доверху засыпан срезанными Хайнэ розами, и казалось, будто Онхонто в своей роскошной одежде и украшенной маске мирно спит на удивительном ложе из цветов. Длинные волосы его, вымытые и расчёсанные, не убранные ни в какую причёску, тёмно-рубиновыми волнами струились среди цветов, ослепительно сверкая в прохладных лучах осеннего солнца, проникавших сквозь витражные окна.
И тогда Хайнэ понял, что это — правда.
А также то, что до сих пор он этого не осознавал, хотя был абсолютно уверен в обратном. Как же это? Ведь он всё понял с самого начала, ведь предчувствия одолевали его задолго до рокового дня, как же — он до сих пор не мог поверить, не верил в его смерть? За что он собрался тогда мстить, если был абсолютно уверен, что это невозможно?
Хайнэ сделал шаг, чувствуя, как обретённая было почва под его ногами рассыпается в прах.
Усилием воли он удержал её на месте, или, может быть, создал заново, превращая из праха в камень.
Он заставил себя подойти к гробу, опустился на колени, прижал холодную руку Онхонто к своим губам, погладил его волосы и бросился прочь.
Но с этого момента в его невидимой защите была пробита брешь, и теперь сквозь эту брешь медленно, толчками вливалось то, что должно была окончательно погубить её.
Хайнэ знал, что он может замедлить, но не остановить этот процесс.
Хатори, все эти дни находившийся в нескольких шагах от него, будто привязанный невидимой нитью, однако ни разу не подошедший близко, и теперь был неподалёку. Хайнэ направился к нему.
— В письме для Ниты я постарался найти слова, которые могли бы утешить её хотя бы ненадолго, — проговорил он отрывисто. — Но кто же найдёт такие слова для меня?..
Это был риторический вопрос; он и не ждал, что Хатори вдруг откроет ему нечто, что воскресит Онхонто или оправдает его смерть.
Но Хатори, отстранённо глядя куда-то вдаль, сказал:
— Вот увидишь, Хайнэ, эта жизнь промелькнёт очень быстро. Ты и оглянуться не успеешь. А потом он встретит тебя за порогом, и больше ты не разлучишься с ним никогда. Когда ты увидишь его снова, ты и не вспомнишь, что вам приходилось расставаться.
Глаза обожгло, но Хайнэ не обратил на это внимания, только вытер слёзы.
— А ты? — спросил он хрипло.
Хатори поднял на него взгляд.
— А я буду с тобой до самого последнего дня жизни этой, — сказал он. — Я тебя доведу до этого порога, доведу в целости и сохранности, и отдам в его любящие объятия.
— А потом?
— Потом? — Хатори улыбнулся какой-то странной улыбкой. — Потом я исчезну.
Хайнэ внезапно обнаружил, что не может говорить — как будто кто-то насыпал ему в рот песка.