Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
— Как это? — всё-таки смог он проговорить с невероятным трудом.
Но Хатори уже снова стал прежним Хатори.
— Ну, Хайнэ, мне просто крайне сложно представлять все эти мистические вещи, — пожал плечами он. — Будущая жизнь… Я знаю только то, что я знаю: что я тебя никогда не оставлю. До самой смерти.
И тогда Хайнэ проделал те несколько шагов, которые держали их на расстоянии друг от друга все эти дни, и как-то растерянно, неловко прижался щекой к груди брата, как будто обнимал незнакомца.
В ту ночь Хатори вместе с сыном пришёл в его комнату, и они спали втроём в одной постели. Маленький Кайрихи лежал между своим отцом
Никто из них троих не спал.
— Я назвал его в честь Онхонто, — проговорил под утро Хайнэ, измученный своим отчаянием, которое старался перетерпеть, как физическую боль.
— Я догадался, — кивнул Хатори.
— И… ты не был против?
Хатори помолчал.
— Хайнэ, — сказал он и на мгновение осёкся. — Давай, если хочешь, скажем ему, что это ты его отец, а не я.
Хайнэ вздрогнул и внимательно вгляделся в его серьёзное лицо, белевшее в полумраке предрассветных сумерек.
— Но это невозможно, — тихо возразил он. — Тогда получится, что его родители — кровные брат с сестрой, преступники.
— А. Да, ты прав. Я не подумал.
Больше они не произнесли друг другу ни слова до того самого момента, как в печальных утренних лучах осеннего солнца траурная процессия не покинула поместье Санья и не двинулась по пути, обратному тому, что проделала около месяца назад. Хайнэ провожал её взглядом, стоя на том же самом месте, в той же самой позе, и только одежда его была другой — чёрной и с короткими рукавами, открывавшей миру его горе и его уродство.
Мысль, в которой он обрёл подобие утешения, была ещё более невозможной, чем прежняя затея до конца жизни оставаться бесчувственным, и Хайнэ не торопился проводить её в жизнь, чтобы побыть подольше под её спасительным действием.
Он не спускал с рук ребёнка, которого так долго ненавидел, и маленький Кайрихи привык к его рукам, слабым и искалеченным. Он искал их, тянулся к ним, искал его тоненькие искривлённые пальцы и смеялся, находя их. Хайнэ знал, что недалёк тот день, когда кольцо Ранко станет больше подходить по размеру его внуку, чем недоразвитому сыну, и собирался подарить его племяннику.
Иннин взирала на всё это со смешанным чувством облегчения и тревоги.
— Знаю, что не имею в такой ситуации права на ревность, — не выдержала, наконец, она. — Знаю, что ему плохо, и рада, что он нашёл утешение в Кайрихи. Но значит ли это, что он должен украсть у меня моего сына?! За последние две недели я видела его лишь издалека… Я хотела, чтобы Хайнэ полюбил его, но не чтобы он забрал его у меня насовсем. Разве это справедливо?
Так она говорила вслух, а внутри какое-то жутковатое чувство говорило ей: да, справедливо. Восемь лет назад Хайнэ заболел, чтобы отдать ей свою силу, а теперь она должна отдать ему взамен своего ребёнка. Каждое получение требует платы, такова судьба этого мира. А близнецы жертвуют самым дорогим друг ради друга, даже если совсем не желают этой жертвы, такова судьба близнецов.
— НЕТ!!! — проснулась однажды Иннин с криком.
Это был мучительный спор с самой собой и своей интуицией, борьба между естественной ревностью матери и любовью сестры, между чувствами вины и самосохранения.
Несколько дней она терпела, не произнося ни слова, а потом не выдержала и решительно отправилась в комнату брата.
Хайнэ
«Ему два с половиной месяца, какие стихи, Хайнэ?! Не сходи с ума, он не будет заменой Онхонто!» — чуть было не закричала Иннин, но вовремя остановилась.
— Хайнэ, — она вымученно улыбнулась. — Мне бы хотелось сегодня съездить прогуляться… с Кайрихи и Хатори. Ты не возражаешь?
Брат посмотрел на неё долгим, понимающим взглядом, от которого внутри у неё всё сжалось.
— Всего лишь один день! — поспешно добавила она. — Если хочешь, поехали с нами…
Но Хайнэ отказался, и Иннин поехала с Хатори, объяснив ему, что желает насладиться последними тёплыми днями осени.
Она держала ребёнка на руках, и всё было хорошо, но успокоения ей эта поездка не принесла.
— Почему у меня такое ощущение, что я совершаю что-то противозаконное? — проговорила она глухо, идя по ковру из золотисто-жёлтых опавших листьев, тихо шуршавших под ногами. — Как будто я тайком взяла чьего-то чужого сына, к которому не имею никакого отношения, и настоящие родители вот-вот проснутся, обнаружат его отсутствие, а потом найдут меня и прилюдно высекут? Мне кажется, что все будут тыкать в меня пальцами, кричать, что я преступница, а я не смогу ничего им возразить… Почему у меня такие чувства?! Это потому, что я — клятвопреступница? Или потому, что мы брат и сестра, по крайней мере, в глазах общества? Но я ведь всегда считала это глупым предрассудком…
Лицо её перекосилось.
Хатори, молча шедший следом за ней, остановился и взял ребёнка из её рук.
— Я всегда презирала мою мать, — пробормотала Иннин. — За то, что она старалась быть хорошей и законопослушной, блюла все религиозные обеты, старалась не идти против мнения общества, боялась гнева небес. За то, что она была такой правильной и никакой. И вот теперь я становлюсь похожей на неё, точнее, хочу быть похожей на неё, какой-то своей частью, для которой я не могу и слова подобрать. Я мучаюсь от чувства вины, я не хочу отбирать у Хайнэ последнее утешение, но и плохой матерью тоже не хочу быть, я не хотела предавать Даран и становиться клятвопреступницей, но не хотела и причинять боль тебе… Я суечусь, как белка, стараясь не совершить ничего непоправимого. О, Великая Богиня, да лучше совершить какое угодно чудовищное преступление и прошествовать с поднятой головой к месту казни, чем это жалкое, мелочное желание быть хорошей и правильной!.. Не зря же история помнит великих преступников и предателей, а имена тех, кто прожил свою маленькую, никчёмную жизнь благопристойно и чинно, безжалостно перемалываются её жерновами в труху...
Она закрыла лицо руками, и Хатори обнял её.
— Всё будет хорошо, — пообещал он. — Ты лучше посмотри, какой прекрасный сегодня день.
День утопал в золотистом мареве; тёплые солнечные лучи пробивались сквозь солнечно-жёлтую листву, и золотисто-алый пожар катился по горам и предгорьям с запада на восток, противоположно ходу солнца, отражаясь в чистейшей, прозрачной воде озёр разноголосицей ярких красок.
Хайнэ в это самое время, стоя на балконе, смотрел на тот же пейзаж, и ему чудилось, будто он видит, как высоко в лазурном небе, выше вершин деревьев, летит гигантская золотисто-алая птица, роняя перья из крыльев и хвоста, и эти перья падают на ветви деревьев и землю, превращаясь в облетевшие листья.