Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
Ради этого пришлось разбудить Хатори, и Хайнэ опасался раздражения и ревности со стороны брата, но тот, как ни странно, ничем не выдал своего недовольства, если оно и было.
«Потом я расскажу тебе правду, — думал Хайнэ, глядя, как он, сонный, выходит во двор, чтобы приготовить экипаж. — Расскажу, что ты остался единственным воплощением красоты и физического совершенства для меня, и единственным моим братом. Расскажу тебе, что за сон мне приснился, и спрошу, было ли всё именно так на самом деле…»
Так он мысленно говорил Хатори, и тот, как будто бы понимая его, оставил их с
Когда они приехали к озеру, Хатори пожелал остаться в экипаже.
— Иди, — сказал он, зевнув, и устроился на скамье, не выпускай из руки вожжей. — Я пока посплю.
Но когда он остался один, то широко открыл глаза, в которых не было и тени сна, и долго вглядывался в усыпанное звёздами небо до тех пор, пока оно не посветлело.
Хайнэ же в это время точно так же дожидался рассвета на берегу озера, желая показать Онхонто его изумрудно-зелёный цвет.
— А ты не хочешь искупаться? — предложил ему тот, сам уж скинув свой тяжёлый наряд и зайдя по пояс в воду.
Кивнув, Хайнэ поднялся и стал развязывать пояс. Прежде он почти никогда не купался, опасаясь раздеваться в том месте, где его мог увидеть кто-либо, кроме Хатори — да и перед самим Хатори при свете дня тоже. Теперь всё это было в прошлом, страх показать своё уродство медленно, но верно отступал вместе со страхом перед уродством вообще, но всё же Хайнэ по-прежнему ощущал себя скованно — может быть, это было действием многолетней привычки, которая хоть и утратила жизненную силу, но всё же оставила после себя следы, как остаются в земле остатки корней вырванного растения.
Помедлив, Хайнэ всё же не стал снимать ни тонкой нижней накидки с короткими рукавами, ни штанов, и вошёл в озеро прямо в них.
Вода, казавшаяся необычно тёплой, мягко серебрилась вокруг; занимающийся рассвет сделал всё молочно-белым, стирая границы между водой и небом, между днём и ночью. И здесь же, в воде, Хайнэ ощутил, как спадает с него привычная тяжесть, заставлявшая его ходить, еле передвигая ноги, и отдававшаяся болью в скрюченных коленях.
Тогда он понял, что может осуществить своё давнишнее желание, и осуществил его. Он стоял по грудь в воде, держа Онхонто на руках, и рождающийся свет лился сверху на улыбающееся лицо существа, самого уродливого и самого прекрасного на земле.
Длинные распущенные волосы его плыли по воде и казались в свете утра тёмно-алыми, как гранат, или как кровь.
Онхонто не шевелился, прикрыв свой единственный глаз.
— Хочешь, я скажу тебе своё настоящее имя? — вдруг спросил он, обнимая Хайнэ одной рукой за шею.
Тот наклонился к нему, и он сказал.
И имя его прозвучало в утренней необъятной тишине, среди молочно-серебристого мягкого света, как первое слово в начале времён.
***
Домой они вернулись поздним утром, и Иннин, обнаружившая отсутствие Хатори, устроила им хороший разнос, как самая настоящая суровая госпожа дома. А потом сообщила, что отоспаться
Хайнэ выпала честь держать его во время церемонии на руках, и он был одновременно и рад, и растерян.
— Конечно же, поезжай, — уверенно сказал ему Онхонто. — Я буду ждать тебя дома.
И Хайнэ поехал.
— Я всё ещё не придумала имя, — легкомысленно призналась Иннин, сидевшая на скамье между Хатори и братом. — Хайнэ, помоги! Предложи что-нибудь! Может, у тебя есть хоть какой-то вариант?
Вариант у Хайнэ был, но он не осмеливался его озвучить.
Впрочем, он подозревал, что это очередная хитрая уловка сестры, чтобы заставить его полюбить племянника, и, в конце концов, решился.
— Кайрихи? — переспросила Иннин удивлённо. — Какое странное имя… Откуда ты его взял?
— Придумал, — солгал Хайнэ. — Я хотел назвать так главного героя своей повести.
— А, может быть, мне и нравится, — задумчиво сказала Иннин, глядя в тёмные глаза своего сына, ворочавшегося на руках у Хайнэ. — Хатори, ты не против?
— Как вы решите, так и будет, — лаконично ответил тот.
И таким образом сын жрицы, нарушившей свою священную клятву, и рыжеволосого простолюдина, не помнившего ничего о своём прошлом и забывавшего настоящее, получил имя Онхонто, бедняцкого сына, супруга Императрицы, всеобщего идола и прекрасного существа с изуродованным лицом.
Церемония проводилась в небольшом местном храме, где никто не знал безымянных родителей, а если и догадывался о чём-то, то никогда бы не посмел озвучить свои предположения.
Хайнэ в этот день впервые решился обнажить своё уродство.
Он оделся почти так же, как Хатори — в тёмные штаны и недлинную накидку с рукавами до локтя, выставляя на всеобщее обозрение свои искалеченные руки. Он держал в этих руках ребёнка, и тот, кажется, был совсем не против — не плакал и не вырывался, а, наоборот, что-то тихо лепетал и хватал его за пальцы.
Хайнэ стоял, потупив взгляд, и странная печаль одновременно с умиротворением наполняла его сердце.
«Я хотел бы воспитать тебя в моей вере, Кайрихи, — думал он, стоя перед деревянной статуей Аларес в то время, как служительницы храма читали над ребёнком священные тексты. — Но это вряд ли возможно. Надеюсь, что, по крайней мере, это имя поможет тебе распознавать истину под любым обличием, как умел делать тот, о ком я тебе однажды расскажу».
Он поймал себя на том, что думает об Онхонто в прошедшем времени, и сердце его тревожно сжалось от этой, казалось бы, пустяковой ошибки.
Чтобы отвлечься от этих мыслей, на обратном пути Хайнэ ещё крепче прижимал к себе тёплый и тяжёлый свёрток.
«Кайрихи, Кайри, Ю-Кайри, Юкари, — мысленно придумывал он для своего племянника ласковые прозвища, и любовь наполняла его сердце, вытесняя из неё прежнее раздражение к ребёнку. — Пусть это имя принесёт тебе счастье…»
— Ты ему теперь как отец, Хайнэ! — заявила Иннин. — Своим присутствием ты клялся перед лицом Богини, что всегда будешь рядом с ним, будешь вести и направлять его по жизни… Великая Богиня, что это?