Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
Великая честь для нашего дома — твердила мать семейства, прилежно отбивая поклоны — ваше появление принесёт нам счастье на весь будущий год. Вы, без сомнения, так же красивы, как Онхонто, будущий муж нашей прекрасной, светлосияющей…
От последнего замечания у Хайнэ заледенела кровь.
…Есть ли что-нибудь, чего бы хотелось господину, что-нибудь, что мы могли бы для него сделать?
— Дайте мне бумагу и тушь, — попросил Хайнэ.
Он остался в крестьянском доме до вечера — частично ради Хатори, частично ради
«Она ничего от меня не получит, но решит, что это потому, что я счёл её недостаточно привлекательной. Она будет мучиться, желая меня. Может быть, она не забудет меня до конца жизни», — думал Хайнэ, и разрывался между болезненным удовлетворением и опустошающей тоской, вызванными этими мыслями.
Хайнэ-на-бумаге, здоровый, остроумный и изысканный, тоже разрывался, но по другому поводу: то ли всё-таки подарить красавице ночь любви, которую она желает, то ли отказать, храня верность своей единственной и ненаглядной возлюбленной, ждущей его где-то в столице.
— Опять пишешь свои рассказы? — мимоходом поинтересовался Хатори, давно знавший о том, чем занимался Хайнэ, однако не демонстрировавший желания узнать подробности.
Однажды Хайнэ строго-настрого запретил ему приближаться к его бумагам, и Хатори послушался.
Теперь Хайнэ уже не знал, то ли радоваться этому, то ли, наоборот, жалеть.
Они сидели на широкой открытой веранде, чуть приподнятой над землёй, и лёгкий ветер доносил из сада шелест травы, стрекот цикад и голоса людей — широкие ворота были отворены настежь, специально, чтобы благородный господин мог полюбоваться огненной потехой на центральной улице.
Среди извилистых ветвей то тут, то там мерцали таинственные зеленоватые огни — фонари в деревенском саду заменяли многочисленные светлячки, вьющиеся над деревьями.
Примерно через четверть часа снаружи совсем стемнело, и голоса неожиданно стихли.
Старшая девушка, всё это время безмолвно сидевшая в углу комнаты, поднялась на ноги и плавно приблизилась к гостям.
— Мы все хотим разделить в эту ночь счастье светлейшей госпожи, — произнесла она тихим, чарующим голосом, — её великое счастье в любви. Не хотите ли прогуляться со мной в сад?
И протянула руку.
Хатори.
Хайнэ с детства помнил, что такое удар тяжёлым предметом по голове — однажды во время «обеденных войн» Иннин случайно угодила бронзовой чашей ему по затылку, да так, что у него зазвенело в ушах и потемнело перед глазами.
Сейчас он почувствовал себя примерно так же.
«Так, значит, всё это время она смотрела на него. Не на меня. — Хайнэ отвернулся, побелев как полотно и безуспешно пытаясь скрыть свои чувства. — Наверное, она увидела мои пальцы и поняла… Великая Богиня, какой я глупец».
Кисть в его руке задрожала, и он едва успел сжать её сильнее, чтобы
Ещё через несколько мгновений, растянувшихся на целую вечность, Хайнэ удалось выбраться из пропасти, в которую его столкнули слова девушки и последовавший за ними жест.
«Это потому, что она считает его слугой, — как будто пролепетал кто-то маленький внутри него. — Мне бы она не решилась предложить…»
Хайнэ заставил себя снова повернуться к Хатори — раздавленный, оглушённый, но всё-таки живой.
И увидел, что тот отрицательно качает головой.
— Но почему, господин? — спросила девушка. — Или ваша любовь принадлежит кому-то другому?
— Любовь асталахан принадлежит тому, кому он служит, — улыбнулся Хатори.
Не самая лучшая отговорка, конечно, но девушка не стала больше настаивать. Она тоже улыбнулась, признавая своё поражение, поклонилась и пошла прочь.
Тёмное небо расцветилось золотисто-оранжевыми вспышками.
— Почему ты с ней не пошёл? — спросил Хайнэ, глядя в пол.
— Мне больше хотелось посмотреть на фейерверк, — просто ответил Хатори, не отрывая взгляда от неба.
Огненное колесо катилось по небу с запада на восток — как будто солнце, нарушая все законы природы, поднялось среди ночи и продолжило свой дневной путь, но с немыслимой скоростью и в неправильном направлении.
Хатори смотрел на зрелище завороженно.
Хайнэ вдруг вспомнилась огненная казнь на площади — тогда Хатори точно так же смотрел — но он поспешно отогнал это воспоминание, одно из самых ужасных в своей жизни, и до сих пор преследовавшее его в ночных кошмарах.
Спустя какое-то время из сада донеслись недвусмысленные стоны — очевидно, дочка хозяйки быстро нашла замену неуступчивому асталахан.
Слышать это для Хайнэ было и тоскливо, и волнующе, и в то же время он был рад, что это не Хатори сейчас там, в саду.
На обратном пути домой он продолжал писать в неровном свете фонаря, подвешенного к потолку и раскачивавшегося в такт движениям повозки.
— Ты что, всё ещё пишешь? — удивился Хатори, открыв дверь экипажа, чтобы вынести Хайнэ наружу, и увидев целую стопку исписанных листов.
— Уже нет, — пробормотал Хайнэ и, внезапно решившись, протянул охапку бумаги брату. — Почитай… если хочешь. Я только что закончил.
В глазах Хатори отразилась обречённость.
«А я, глупец, ещё прятать от него что-то пытался», — обиженно подумал Хайнэ.
— Отдай, — проговорил он ледяным тоном и протянул к Хатори руку, однако тот оттолкнул её и, покачав головой, уселся читать.
Хайнэ забился в угол повозки, краснея и бледнея попеременно.
Смущаться было от чего: помимо того, что он впервые рискнул предъявить чужому взгляду свои фантазии, текст содержал описание весьма откровенной сцены — подслушанные в саду сладострастные звуки не остались без последствий.