Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
— Переодевайся давай, — сказал Хатори. — Что хочешь надеть?
Как будто бы ничего и не было.
«Слава Богине, — с облегчением подумал Хайнэ. — Мне не придётся ничего говорить самому…»
Однако словно какая-то злая сила заставляла его продолжать строить из себя обиженного.
— Я же сказал, что не поеду, — проворчал он. — Тебе всё равно, что я говорю.
— Чего ты боишься? — спросил Хатори, доставая из шкафа вчерашнее одеяние, то, что было приготовлено для приёма во дворце.
Хайнэ вздрогнул, заново переживая своё унижение: он был уверен, что всё выдержит,
А потом ещё случилась эта ужасная сцена…
— Надо мной будут насмехаться, — сказал Хайнэ горько. — И злословить. В лучшем случае, не в лицо, а за спиной.
— Брось, Хайнэ. — Хатори ловко развязал его пояс и стащил с него верхние накидки, оставив его в одной только шёлковой сорочке. — Обо мне будут злословить куда больше. Наверняка есть люди, которые знают, что я тебе не родной брат, сплетни об этом просочатся, и следующие полгода все будут обсуждать, чей я на самом деле побочный сын или любовник. Или хочешь, я надену цветной наряд. — Наклонившись через плечо Хайнэ, Хатори посмотрел ему в лицо и улыбнулся. — Тогда все сочтут, что я актёр, нахально заявившийся в знатный дом, поднимется страшный скандал, меня засыплют оскорблениями, и никто и не вспомнит о твоей болезни.
В груди у Хайнэ что-то дрогнуло, как тогда, когда брат вручил ему охапку цветов посреди поля.
Он осторожно дотронулся до руки Хатори, чуть сжал его запястье и пробормотал, отведя взгляд:
— Но ведь правда всё равно выяснится. Что этот цвет волос у тебя от природы, и ты никакой не актёр.
— Да, но до того, как это произойдёт, ты вдоволь наслушаешься, как расхваливают Энсенте Халию. — Хатори продолжал улыбаться.
Хайнэ не смог найти, что ответить, но лицо у него горело.
Опустив голову, он медленно поднял правую руку и позволил Хатори вдеть её в широкий рукав тёмно-зелёного, расшитого золотом одеяния.
Меньше, чем через полтора часа экипаж летел по улицам Аста Энур к дому Марик Фурасаку.
Хайнэ до сих пор не был уверен, что это правильное решение, однако отступать было поздно, и он пытался отвлечься, глядя в окно.
Столица изменилась за восемь лет — правы были те, кто утверждал, что Императрица, или, точнее, распоряжающаяся за неё принцесса не жалеет денег на прославление своего величества: Аста Энур стал ещё более нарядным и роскошным, а изображённая повсюду священная мандала императорского дома не позволяла забывать, кого нужно за это благодарить. Правда, то была средняя часть столицы, а что происходило в Нижнем Городе — исчезли ли оттуда вонь и грязь — Хайнэ не знал, но думать об этом не хотелось.
А ещё везде в воздухе был разлит аромат роз, такой же, как в Арне…
Хайнэ подумал было, что его преследует галлюцинация, но потом его взгляд упал на верхние этажи домов, и он понял, что то, что он принял за жёлтую черепицу, было чайными розами, покрывавшими крыши плотным настилом.
А экипаж летел всё дальше, мимо одного из столичных храмов.
Хайнэ
— Останови!
Хатори приказал слугам остановить экипаж, спрыгнул на улицу и открыл дверь.
— Что случилось?
Хайнэ с тоской глядел на деревья, окружающие храм.
— Я увидел птицу. И мне вдруг показалось, что это та самая, — пробормотал он. — Мне подарили её во дворце, когда мне было двенадцать. Белоснежная коху с единственным золотым пером в хвосте, но потом кто-то выпустил её из клетки, и она улетела. Глупо, конечно, предполагать, что это она…
Он осёкся.
Хатори молча вытащил его из экипажа и понёс к храму.
— Хайнэ, ты что, решил зайти? — крикнула Нита, высунувшись из другого экипажа. — С ума сошёл, никто тебя не пропустит просто так!
— Знаю, — хмуро ответил тот. — Я… хочу полюбоваться, подойдя поближе.
Любоваться было чем: многочисленные павильоны храма были выстроены в таком порядке, что напоминали длинное тело дракона, свернувшегося в кольцо. Волнообразные крыши, крытые изумрудно-зелёной черепицей, вздымались и опускались, подобно набегающим на берег морским валам; колонны у входа были позолочены, мозаика над дверьми, изображающая всю ту же императорскую мандалу — четыре цвета: красный, зелёный, жёлтый, синий — была выполнена из драгоценных камней.
Вся эта красота была столь ослепляющей, что от неё становилось больно, как когда-то во дворце.
— Великая Богиня любит роскошь, — сказал Хайнэ очень тихо. — И чтобы её прославляли на все лады. Чтобы никто не мог к ней подступиться. Милосердный не такой. Он говорил, что нужно жить просто и непритязательно. Что каждый, вне зависимости от происхождения, может получить его любовь. Что для общения с ним не требуются ни храмы, ни жрицы, ни церемонии…
Он вздохнул, обняв Хатори за шею и положив голову ему на плечо.
Ещё Милосердный говорил, что нужно любить друг друга, но ему любить было некого, кроме, разве что, названного брата. А тому не было дела ни до религии, ни до книг, ни до чего-либо ещё, что было важно для него самого.
— Знаешь, что я думаю иногда? — прошептал Хайнэ, пряча лицо в тёмную ткань платья брата. — Что то, что со мной случилось — это кара Богини за мою ересь. Но я всё равно не отступлюсь от моей веры, никогда.
Он вздохнул и переменил тему.
— Пойдём, — сказал он. — Конечно же, это другая птица. Надо быть совсем идиотом, чтобы предполагать, что я смогу найти её спустя восемь лет.
Они вернулись в экипаж и продолжили путь.
— Не надо нести меня на руках, я пойду сам, — едва слышно пробормотал Хайнэ, когда они въехали в ворота дома. — И только попробуй устроить мне такую же отповедь, как во дворце — дома я оболью тебя кипящим маслом, клянусь! — прибавил он, стараясь говорить устрашающим тоном.
Хатори посмеялся над этой угрозой, однако просьбу выполнил: позволил Хайнэ самому выбраться из экипажа и обхватил за пояс, помогая идти.
Не то чтобы это выглядело менее жалко, чем калека, которого несут на руках, конечно.