Прорвемся, опера! Книга 4

Киров Никита

— Володя не пил никогда, — сказала она и выдохнула. — На папашу насмотрелся и не пил. Но… убрался тот всё-таки.

— Он каждый год памятник убирает, в городе, — я смахнул снег со стоящей рядом лавочки и сел. — Сюда, говорит, ездить не любит. Раз в год, оказывается, при всём параде туда ездит… вернее, сначала к вам, в область, потом возвращается сюда. И помогает всем в этот день.

— Раз в год и не пьёт, — Маша хмыкнула. — На него похоже. Только раз в год и может потерпеть.

— Зря вы так… Человек-то он хороший, сколько раз нас выручал, — продолжал я. — А если он уж для коллег столько

делает, то для семьи-то вообще в лепёшку расшибётся. Наговорил тогда спьяну… видно, что жалеет до сих пор… Но что теперь, вечно на него злиться? Он уже немолод, здоровье не то. А вам хоть какая-то помощь, детей-то, вижу, вы одна растите…

Тут я сказал наудачу, но, судя по её изменившемуся лицу, угадал. А то будь у неё муж, поехала бы одна с двумя детьми в другой город, по зиме и всего на день? Оставить их не с кем, вот и всё. Да и одежда, хоть и чистая, зашитая, но старая, младший донашивал за старшим, новую купить не на что.

— Так и тянет меня на алкашей всю жизнь, — она улыбнулась и достала зеркальце, чтобы посмотреться в него перед уходом. — Один ребёнок от одного отца, второй — от другого, с тем мы даже расписаться не успели. Оба папаши — алкаши, детей заделали и сразу на шею мне вскочили, водку им покупай да корми. Едва отбилась. Вот одна теперь. А где непьющего-то сейчас найдёшь? Перевелись мужики…

— Ну и что тебе дала эта обида, а? Кому от неё легче стало? — спросил я, глядя Маше в глаза. — Гордость? Принцип? А по факту — что? Пустота и злость… Послушай, встреться с ним. Пусть на внуков взглянет, поможет чем сможет, поучаствует. Ты чего ждёшь — извинений? Исправлений? Вот посмотри, что сейчас происходит — приехала, могилку проверила и обратно. А куда? Туда, где ты одна в целом городе… в целом мире. Ну и зачем всё это? Родным людям вместе держаться надо. Что ему от тебя надо? Позвонить раз в месяц. В гости съездить пару раз в год. Просто быть и знать, что вы есть. И живите своими жизнями. Только уже не чужими.

— И чё мне с ним делать? — Маша повернулась ко мне. — Приеду к нему, у него там батареи бутылок, и сам он пьяный, орёт, кулаками машет. Хватит, навидалась такого с детства.

— А он и не пьёт сегодня, — поручился я. — Вот приедем, посмотришь.

Ну, Василий Иваныч, если ты сейчас там прибухиваешь, сам тебе устрою, что подставил. Надеюсь, наклюкаться он не успел, вот только что я видел его трезвым.

Маша покачала головой, но уже не так упрямо.

— И что, будешь мёрзнуть до поезда где-то сидеть? — продолжал настаивать я. — Так хоть не понравится — уедешь. На пенсии отдыхать надо, а он работает, потому что кроме работы у него в жизни ничего и не осталось. А так хоть родные у него будут. Поехали?

— А к кому поехали? — спросил старший пацан.

— К дедушке, — нехотя ответила Маша.

— К дедушке? — пацан обрадовался. — В Питер?

— К другому дедушке, — она поднялась и поправила парню шарф. — Этот не такой вежливый… зато не будет вам нотации читать и всё запрещать, — Маша повернулась ко мне. — А то когда со вторым жила, он морячок из Питера был, а папаша у него — интеллигент, весь такой расфуфыренный, профессор какой-то. Профессор кислых щей, — с чувством добавила Маша. — Нас увидел, так его чуть обморок не хватил, мол, приехали с Сибири,

дерёвня. И главное — оба, папаша с сыном, как нажрутся водки, так теми ещё свиньями становятся, натура свинячья так и прёт. Но как трезвые — гонора столько, понтов пустых… ох, как же они достали меня.

Её аж прям прорвало на жалобы, так и жаловалась на родственников второго сожителя, пока я шёл её с детьми до машины дядя Гриши и уговаривал его везти нас к Устинову домой.

Пока ехали, думал, что всё будет насмарку. Он по-любому уже пьяный, и шанс на примирение тогда пропадёт навсегда. Когда доехали, я даже на всякий случай посмотрел на окна квартиры Василь Иваныча, вдруг тот опять что-то бросил в стекло. Якут рассказывал, и такое было.

Но всё целое, а подъезд открытый стоит. Маша у самого входа хотела передумать, но там уже дети, ожидающие встречи с незнакомым им дедушкой, вдвоём так и рвались вверх по лестнице.

— Ну, если он пьёт, — с угрозой сказала Маша у самой двери и поцокала языком.

Я нажал на тугую кнопку звонка. Со второго раза в квартире раздалась трель, потом мяуканье. Затем в дверном глазке появилась тень и загромыхал засов. Василий Иваныч открыл дверь — и уставился на нас, вытаращив глаза. Даже усы будто сами собой распушились от удивления. Не пил — я аж выдохнул.

— О, а я это, ёшки-матрёшки, там чайник поставил, — пробормотал он и сглотнул. — Чаевать будете? Пацаны твои это, Машка? Во, ничё вы большие какие выросли!

Мимо его ног прошла пушистая чёрная кошка и уселась на коврике, глядя своими немного косыми глазами на гостей. Пацаны тут же кинулись её гладить, но кошка не убежала, осталась.

— Кошку завёл? — удивилась Маша.

— Ага, — Устинов почесал затылок. — Ты же любишь кошек. О, Пашка, — он недоумевающе глянул на меня, — ты как тут… а, ну это…

— Да я пойду, — отмахнулся я, — работы много.

— А, ну…

Он наконец догадался отойти, пропуская всех внутрь.

— Заходите. Я тут с чернушкой воюю, не ест ничё, выделывается. Колбас ей надо покупать, как боярыне. Вот, у меня там печенюшки были и варенье ещё есть…

Ну, на пороге, вроде, не поругались, и дети тут же забегали по квартире. Пока пронесло. А дальше пусть старый опер прорывается сам, находит нужные слова, главное — что я их свёл.

Так что я распрощался, но перед тем, как уйти, подобрал стоящую в коридоре за дверью авоську с двумя полными бутылками. Устинов это заметил, показал большой палец и махнул рукой, мол, выброси это к чертям, не нужно.

Ну, чего выбрасывать, куда-нибудь да пригодится. Так что я закрыл дверь и вышел на улицу. В окне квартиры уже горел свет.

— Заманал ёклм бухат опять, — выдал дядя Гриша и сматерился. — Доча приехала, а он бухат, ядрён пистон.

— Да не пьёт он, дядя Гриша. Все нормально. Поехали-ка… в морг прокатимся.

— А, вы апять за сваё, — только и разобрал я.

Ладно, работа-то никуда не ушла. У нас на повестке дня Сафронов и маньяк, и оба дела требуют что-то придумать, пока не стало поздно.

Та-а-а-ак, а что мы знали о маньяке? Пользовался струной от виолончели, и улику пора приобщать к делу, чтобы эксперты могли провести исследование и сказать — этой струной душили или нет. Но я думаю, что именно этой.