Прощальный ужин
Шрифт:
В письме Халима не просила меня навестить Рахима. Но каждая строка ее письма дышала такой тоской по мальчику, что я понял, это мой долг — позаботиться о Рахиме. Утром вместо того, чтобы бежать на консультацию по железобетону, я побежал в «Детский мир». Купил какой-то невероятный автомат, который мечет огненные искры, словно металл выливают из вагранки, и с этой игрушкой побежал на Садово-Черногрязскую… Думаю, не надо вам все рассказывать, вы сами догадаетесь о моих хождениях в этот день. Пока я дождался заведующего клиническим отделением. Пока добился разрешения на посещение палаты. Одним словом, к Рахиму я попал лишь в полдень — сразу же после окончания лечебных процедур.
Ушел я из клиники часа через два. Не помню себя от радости. Времени много — ни о какой консультации речи быть не может. Да я и не очень огорчался этим — важно, что Рахиму стало лучше. Во время падения у мальчика случилось сотрясение мозга, и этим было вызвано нарушение какого-то зрительного нерва. Если бы болезнь связана была с осложнением после кори, дело было б тяжелее.
Халиму мое отношение к мальчику растрогало. Письма ее ко мне раз от разу становились все теплей, все задушевней.
«Только что была у твоей ватаги. Обедала. Леша Кирьянов узнал, что я получала письмо от тебя, приставал, чтоб я прочитала. А когда я прочитала кое-что, он взял у меня твое письмо, сказал, что в палатку повесит… Приезжай скорей — мне так скучно!»
Я уже знал из ее писем, что наш первый дом близок к завершению. Надежды сделать его пятиэтажным пока нет никакой. Ахмед Курматов — татарин-сварщик — женился на отделочнице, девушке-узбечке, пришедшей на стройку после окончания школы, и теперь им в нашем новом доме обещали двухкомнатную квартиру.
Благодаря письмам Халимы я знал все новости. Поэтому, когда месяц спустя я вернулся в бригаду, мне не надо было выспрашивать у ребят подробности об их житье-бытье. Спустя час после того, как наш Ил-18 приземлился в Ташкентском аэропорту, я был уже на стройплощадке, в своей крохотной раздевалке, а ребята по очереди приоткрывали ко мне дверь и нетерпеливо задавали один и тот же вопрос: «Иван, скоро ты?»
Меня уже ждала Халима.
21
— Наша первая встреча была очень трогательна. Не берусь вам пересказывать ее: время позднее, да, признаться, и слов таких не найду, чтобы обо всем рассказать в точности. И то — теперь все наши встречи были трогательными. А встречались мы почти каждый день.
Халима была инженер по отделочным работам. И, хотя ей часто приходилось ездить по строительным объектам, она все же находила время, чтобы повидать меня. То заглянет утром, пока мы принимаем раствор; то прибежит в обед, чтобы пригласить к себе в отдел на чай. Но в институт я ходил неохотно. Нам почти никогда не удавалось попить чаю вдвоем — всегда мешали. Иное дело — наши вечерние прогулки, тут уж нам никто не мешал. Выйдя из ворот стройплощадки, я вдруг видел Халиму, которая с той, противоположной стороны сквера спешила мне навстречу.
— Ива-а-н! — кричала она.
Халима меня никогда не называла ни по отчеству, ни по фамилии, а только по имени: Иван.
Мы встречались; я брал ее под руку, и мы шли. Она все еще жила у младшей сестры, на Текстильной.
Халима уже сняла траур, и к ней мало-помалу возвращалась ее обычная энергия и жизнерадостность.
—
И я — уже в который раз! — рассказывал ей о своем посещении клиники, о том, как я купил невероятный автомат, который при стрельбе выбрасывал из дула снопы пламени; как мы вместе с малышом учились стрелять; и как Рахим вдруг воскликнул: «Огонь! Вижу огонь!..»
— Огонь увидел, — вздыхала Халима. — Может, и правда восстановится зрение…
Однажды — я даже помню, где мы шли… Мы шли по Школьной улице — Халима вдруг остановилась и горячо сказала:
— Знаешь что, Иван. Я никогда и никого не ждала. А тебя жду. Каждый-каждый день жду!
Это, пожалуй, и все слова, в которых выражалась ее благодарность, отношение ко мне. Слова — дорогие для меня, но я сдержался, сделал вид, что не слыхал их.
— Как там поживает Умаров? — спросил я, надеясь, что Халима расскажет о том, как они готовятся к научной конференции.
— Ничего, жив Гафур Султанович. Что с ним станется?!
— Знает он, что Кочергин обратился в комитет сейсмостойкости?
— Наверное, знает. Мрачен, малоразговорчив. Даже со мной, — подчеркнула Халима. Она помолчала и продолжала через минуту-другую: — Когда люди упорствуют, всегда думаешь, что за этим стоит что-то очень важное: правда, сомнение, безопасность людей, которые будут жить в новых домах. А выходит, ничего такого нет. Не о надежности жилья думают они, а о какой-то чепухе. Сегодня захожу к Гафуру Султановичу — надо было согласовать в смете универсама стоимость отделочных работ. А у него Загладин сидит, главный наш инженер. Оба они знают, что я дружна с вами, но, даже зная это, не смогли оборвать разговор вовремя. «Все это хорошо — пять этажей вместо трех, — но куда мы будем девать лишние блоки перекрытий? Ведь каждая четвертая крыша окажется лишней…» О чем они пекутся?! — не унималась Халима.
Я, конечно, переживал — монтаж дома по улице Свердлова мы уже заканчивали, и меня очень волновало, каким ему быть: нормальной пятиэтажкой или домом пониженной этажности? Но внешне своего волнения не выказывал. Наоборот, я с напускной веселостью сказал ей:
— Шут с ними! Может, они не только крышу, но и шляпы свои не знают, куда девать!
Однажды узнаю, Кочергин приехал. И не один, а в составе целой комиссии, которую возглавляет заместитель председателя сейсмического комитета. У меня на объекте они не появляются. Думаю, раз не заходят, значит, я им не очень нужен. Успокаиваю себя, а сам, понятно, волнуюсь. Неужели и Кочергина они обработали? Не может быть! Надо знать начальника нашего треста: невысокого роста, лобастый, нос казанком, как у моего деда Макара. Федор Федорович ни одного твоего слова не примет так, на веру. А всегда: «Стой! Стой!» Или: «Как-как?!» И, попыхивая сигаретой, думает, прикидывает. Но зато уж если Кочергин в чем-либо убежден, то он ни перед чем и ни перед кем не остановится. Пробьет!
Халима мне докладывает: Кочергин и товарищи из комитета вместе с их начальником Умаровым заняты экспертизой. Каждый день с утра и до вечера осматривают крупнопанельные и блочные дома. Некоторые из таких домов дали трещины, но обрушений нет. Комиссия копает, вскрывает фундаменты, осматривает сварные швы. Думаю: пусть!
Иду как-то утром на объект, гляжу, кто-то расхаживает по монтажной площадке третьего этажа. Федор Федорович! Не ожидая, пока заработает подъемник, я бегом наверх. Прибегаю, а там уже прораб, ребята-монтажники. Кочергин здоровается со всеми, словно мы только вчера расстались. Отвел меня в сторонку и говорит: