Прощальный ужин

Крутилин Сергей Андреевич

Пока я наливал, Халима приготовила закуску, и мы выпили все разом за нашу дружбу. Умаров постоял, но закусывать не стал — спешил вернуться к столу начальства. Однако, судя по всему, он не хотел уходить один — ждал Халиму. Она, пригубив рюмку водки, отставила ее и, взяв в руки горшочек с грибами, принялась за еду.

На помосте, возвышавшемся посреди зала, заиграл оркестр. Значит, прием был устроен по высшему классу. Хороший оркестр, балетные номера, народные песни. Поскольку на помощь городу приехали строители со всех концов страны, были приглашены самые лучшие певцы из республик. Веселье вовсю! Гляжу, бригадир из Киева, чубатый парень по фамилии Загорулько, подвыпивший, конечно, размахивает возле помоста руками, ругается. Что такое? Оказывается,

он недоволен тем, как ему к а ж у т ь гопака. Товарищи по бригаде уговаривают его, чтобы он не шумел. Но Загорулько не послушал их, вышел на помост и пошел, и пошел — сначала медленно, потом как заносится, да с присвистом, с прибаутками. Тут кофе и мороженое с орехами разносят, но никто не спешит взять из рук официантов ни чашек с дымящимся кофе, ни вазочек с мороженым. Все сгрудились вокруг помоста, кричат, подбадривают танцора, аплодируют… Загорулько плясал, пока не устал. Остановился, чуб свой откинул назад, оглядывается и, знать, никого не видит.

— Молодчина, Василь! — кричат ему.

Оркестр подождал, пока Василь сойдет с помоста, и спустя какое-то время заиграл узбекский танец. Кто-то крикнул:

— Халима! Попросим Халиму!

Загорулько помог Халиме подняться на помост. Она вышла на сцену, огляделась, чуть заметно кивнула оркестрантам. Оркестр заиграл тише, медленнее, словно приглашая Халиму к танцу. Я уже знал, что у узбеков, как и у многих восточных народов, пока не застучал бубен, это еще не танец, это прелюдия к танцу. Бубен молчал, Халима медленно и грациозно прошлась по сцене. Вечернее платье сковывало ее. Но это только так казалось — Халиму стеснить, сковать, сдержать нельзя. У нее такая натура — взрывная! Я-то знал это и, позабыв про все, ждал. Халима прошлась, плавно поводя плечами, словно хотела обратить на себя внимание: мол, смотрите, какая я! Но все и без того смотрели только на нее. Ударил бубен — и залились колокольчики. Халима, быстро-быстро перебирая маленькими ножками, двинулась по кругу…

Если бы у меня, неотрывно следившего за каждым ее движением, спросили тогда, что Халима хотела выразить своим танцем, я, не задумываясь, сказал бы: это танец расставания. Может, легче всего это улавливалось по движению ее рук. Они были у нее очень выразительны. Она звала ими кого-то к себе. Она ласкала… нет, обволакивала. Укрывала от беды. Пестовала, как ребенка, молила аллаха о счастье. И опускала руки свои в изнеможении, когда счастье уходило.

Все, не шелохнувшись, наблюдали за танцем Халимы. Когда музыка смолкла, раскрасневшаяся Халима сошла вниз с помоста. Мужчины, бывшие поближе к лесенке, по которой она сходила со сцены, подхватили ее на руки. Там было много узбеков. Они кричали что-то по-своему. Загорулько орал во все горло:

— Браво!

Оркестр снова заиграл. И Халима снова вышла на помост.

И вновь стучали каблучки ее туфель. И вновь призывали, ласкали кого-то ее руки…

24

Веселье продолжалось до полуночи. Все мы очень устали, поэтому, кто хотел, того отвозили домой на машинах. В фойе и на лестнице, ведущей из зала приемов в парк, толкотня: кто-то кого-то окликает, кто-то с кем-то прощается, кто-то кого-то ждет… Жду и я. Жду Халиму. Завтра мы летим. Летим не очень рано, но завтра воскресенье, и я не очень уверен, что Халима выберется завтра на аэродром. Надо проститься сегодня, сейчас… Я вижу ее. Я наблюдаю за ней. Она вышла из зала в окружении сослуживцев. Поклоны, рукопожатия, улыбки, сослуживцы уходят. Но Гафур Султанович не оставляет Халиму. Я не слышу, о чем они разговаривают, но догадываюсь, Умаров уговаривает ее ехать с ним на машине. Халима что-то отвечает, а сама устало, испуганно осматривает фойе — кого-то ищет. Увидела меня, поспешно попрощалась с Умаровым и — ко мне.

— О Иван-н! А я уж думала, что ты ушел со всей своей ватагой.

— У тебя ватага не меньше, чем у меня! — пошутил я.

— Какой ты молодец, что подождал меня. Гафур Султанович предлагал

мне ехать с ним на машине, но я так устала от толкотни, что хочется пройтись пешком.

— И со мной…

— И с тобой! А еще с кем же?! — Халима подхватила меня под руку, и мы заторопились вниз, в парк.

К подъезду бесшумно подкатывали машины. Кто-то открыл дверцу «Волги», крикнул:

— Халима, подвезу!

Но Халима не отозвалась. Мы быстро пересекли мостовую, заставленную машинами, и свернули в глухую аллею парка. Эта аллея очень скоро привела нас к калитке, выходившей в какой-то тихий переулок. Улицы были пустынны в этот полуночный час. Было довольно прохладно — осень сказывалась и в Ташкенте, — и Халима зябко поводила плечами и прижималась ко мне. Я снял с себя пиджак и набросил ей на плечи. Теперь можно и не спешить. Иду и мысленно прощаюсь и с Халимой, и с городом. Чудно, как быстро промелькнуло время! Было ли вообще это лето? Смотрю вокруг, припоминаю: да, было! Лето не ушло бесследно. Оно оставило свой след на земле. Вон на деревьях, пострадавших при землетрясении, отросли новые побеги. У многих тополей эти молодые побеги вымахали выше человеческого роста. Листья на них — припыленные, порыжевшие от летнего зноя — все еще держатся, шелестят…

Я словно просыпаюсь от своих дум. Останавливаюсь, говорю с недоумением:

— А куда мы, собственно, идем?

— Какая разница! — говорит Халима. — Куда бы ни идти, лишь бы идти.

Осмотревшись, я узнаю эту улицу. Это улица Свердлова, только мы вышли на нее не сверху, от университетского сквера, а снизу, от центра. Узнав улицу, я ничего не сказал Халиме. Я подумал только, что Халима решила проводить меня до палатки; и, подумав так, я успокоился: может, так и надо. Может, оно так-то и лучше. Однако, когда мы поравнялись с домом, который возводила наша бригада, Халима остановилась.

— Ты поднимешься, проводишь меня? — сказала она.

— Куда?

— В новую квартиру.

— Халима! Да ты шутишь?!

— Нет, не шучу. Неделю назад я получила ордер и даже успела кое-что приобрести. Мне хочется сделать тебе сюрприз.

— А Рахим? — Я спросил о нем потому, что знал: мальчик уже выздоровел и его привезли из Москвы.

— Рахим у сестры. Он начал там ходить в школу, и до каникул мне срывать его не хочется.

Халиме дали двухкомнатную квартиру на пятом этаже. Мы поднялись молча. Она достала из сумочки ключ и открыла дверь. Щелкнул английский замок. Щелкнул выключатель. Наконец-то мы были вдвоем! Как бы поступил на моем месте любой мужчина? Он подхватил бы Халиму на руки… Да! Наверно, так поступил бы любой. Но я не подхватил Халиму на руки. В наших типовых двухкомнатных квартирах прихожей почти совсем нет. Повернуться вдвоем на одном квадратном метре трудно.

Халима скинула туфельки и прошла в большую комнату.

— Проходи, проходи, будь как дома! — услышал я из глубины комнаты ее голос.

Вешалки еще не было; в прихожей ни зеркала, ни стула — пиджак повесить не на что. Я тоже расшнуровал ботинки и следом за Халимой вошел в комнату. Пахло спиртовым лаком от новой мебели. Халима уже купила финский гарнитур. Мне финская мебель нравится. Фактура дерева не зализана краской. Мебель скромная, но только много шкафов. Было очень душно. Халима повесила мой пиджак на спинку стула. И, как только она повесила пиджак, я подошел к ней и обнял ее. Она не очень решительно освободилась из моих объятий и улыбнулась уголком губ.

— Я так устала! — сказала она, но кокетство это было таким простым и неподдельным, что мне ничего не оставалось, как только пожать плечами. Она пошла в ванную переодеваться, а я остался в комнате. Сколько ни строил домов, а новую квартиру не могу осматривать без волнения. И тут — хожу, оглядываю все углы. Надо же, как все меняет отделка! Самому не верится, что когда-то тут стояли голые бетонные плиты…

Пахло известкой и синтетическим клеем. Я подошел к балконной двери, открыл ее, закурил. Во дворе фырчала машина, свет фар высвечивал белые колонны умаровского ГИПРО.