Прощальный ужин

Крутилин Сергей Андреевич

— Насчет подзорной трубы это я пошутил, конечно, — невозмутимо проговорил Колотов. — Видимо, у вас блат в какой-нибудь обсерватории и вы ходите туда, чтобы наблюдать за вселенной.

Лев Михайлович очень обиделся, услыша, что его обвиняют в блате. Он поерзал, еще больше отодвинулся от стола.

— Юноша! — с чувством нескрываемой иронии заговорил Северцев. — Да будет вам известно, что в телескоп, а тем более в подзорную трубу я за планетами не наблюдаю. Это дело астрономов. И они это делают хорошо. В последнее десятилетие астрономы сделали ряд изумительных открытий: выявлена периодичность взрывов на солнце и

их взаимосвязь с некоторыми явлениями на земле. Доказано, что наша вселенная постепенно расширяется. Обсерватории всего мира обмениваются меж собой научной информацией. Я изучаю эти работы и, опираясь на них, строю свою научную концепцию.

Марина знала слабость отца: излагать свою концепцию всем, кто готов его слушать. Лев Михайлович мог говорить об этом и день и ночь. Вся беда в том, что у Олега не хватит терпения и он начнет перебивать старика всякими наивными вопросами, вроде «подзорной трубы» или «блата» в обсерватории, и тогда все пропало! Тогда уж ничто не поможет, расположение Льва Михайловича к Олегу будет подорвано навсегда.

Опасаясь этого, Марина решила переключить собеседника на другую тему.

— Деда у нас философ, — сказала она. — Даже наш развод с Глебом он объясняет взрывами на солнце.

— Оно так и есть, Мариночка! — Лев Михайлович улыбнулся. — И ваша любовь, и ваш развод. Все это вспышка… Солнечная активность оказывает свое влияние на все: и на любовь, и на смертность, и даже, как это ни парадоксально, на появление произведений искусства. Да-да!

Незаметно разговор принял иное направление — заговорили об искусстве. Лев Михайлович принялся корить современных живописцев и Маковеева в том числе. Северцев отстаивал ту мысль, что в современной живописи преобладает копиизм, фотографичность. Художники мало задумываются над сущностью, духовностью; их мало волнует существо живописи — цвет. На смену колориту, богатству красок, уверял он, пришел рисунок. Однако одного сходства для искусства мало.

— Вот, к примеру, хоть ваш портрет. — Лев Михайлович кивнул поверх головы своего собеседника на портрет, висевший на стене. — На нем довольно точно воспроизведено ваше лицо. Глядя на него, я узнаю ваши черты. Но допустим на минуту, что эту картину приобрел Эрмитаж. Допустим далее, что перед ней остановится посетитель через сто лет. Надолго ли он задержится перед вашим портретом? Думаю, что нет, ненадолго. Почему? Во-первых, потому, что полотно бедно и однотонно по цвету. Во-вторых, в нем не выражена философия времени.

— Просто не тот оригинал, — пошутил Олег.

— В любом оригинале должен присутствовать художник, — не отвечая на шутку своего собеседника, продолжал Северцев. — В этом суть искусства.

— Но все-таки, когда нарисована красивая женщина, это всегда смотрится.

— Не всегда. Рембрандт написал свой «Автопортрет с Саскией» четыреста лет назад. Сколько с тех пор рисовано красивых женщин! Помним ли мы их? Волнуют ли они нас? А Саския волнует и поныне.

— О да! — Олег закурил очередную сигарету.

— Значит, вы знакомы с произведениями Рембрандта? — Глаза Льва Михайловича засветились радостью. — Как вы к ним относитесь?

— К кому? К Рембрандту?

— Да.

— Типичный представитель фламандской школы! — Олег затянулся и, запрокинув голову, пустил кольца дыма в потолок. — Много мяса и мало интеллекта.

Лев Михайлович улыбнулся

невежеству своего собеседника и молча покачал большой гривастой головой. Марина очень расстроилась.

— Папа! — заговорила она горячо. — Ты не должен судить Олега так строго! Понимаешь, он никогда не занимался искусством. Он водитель. Олег любит быструю езду. Он возит алмазы с приисков.

— Да, конечно…

Дедушка Лева, покряхтывая, вылез из-за стола. Он не желал беседовать дольше с невеждой, даже если он и любит быструю езду.

23

Веселее всего прошла встреча с сослуживцами. Марина пригласила самых близких подруг: Лиду Паршукову, Веру Усольцеву и Катю Санкину. Лида и Вера — брошенные, как и Марина, а Катя — еще незамужняя. Все молодые, беззаботные, оттого, знать, и застолье было на редкость веселым. Лида Паршукова принесла с собой магнитофон. У нее были записаны чудесные песни! Танцевали и дурачились до полуночи.

После того, как ушли гости, Марина принялась мыть посуду. Стоя возле раковины она вдруг подумала о том, что вот такой же — веселой и радостной — должна быть их свадьба. Олег сидел тут же на кухне за столом, заваленным посудой. Он уже успел переодеться в свой роскошный халат и теперь сидел в углу возле холодильника, курил, стряхивая пепел в тарелку с остатками закуски.

— Олежка! — Марина перестала тереть посуду мочалкой, обернулась к нему. — Ты знаешь, о чем я сейчас подумала?

— Что ты меня любишь.

— Нет, я серьезно! Я очень хочу, чтобы наша свадьба была такой же веселой, как сегодняшняя вечерушка.

— Угу! — обронил Олег, пуская дым колечками.

Это «угу!» оброненное сквозь зубы, не располагало к продолжению разговора. Марина замолкла и с еще большим ожесточением стала тереть мочалкой.

— Я пошел на боковую, — сказал Олег.

— Иди. Я тоже скоро приду.

Олег ушел.

Марина грустно вздохнула. «Ничего! — тут же успокоила она саму себя. — Все само собой придет. Только не надо быть назойливой».

Она снова перестала мыть посуду, задумалась.

Думая так и этак о теперешней своей жизни, Марина утешала себя тем, что с Олегом все же лучше, чем одной. Мало того, иногда ей казалось, что с Олегом даже лучше, чем с Глебом. С мужем-художником постоянно приходилось быть начеку: то он раздражителен и надо постараться выведать, почему, то вдруг за ужином заговорит о выставке Петрова-Водкина, а Марина не видела картин и потому молчала, не зная, что сказать. Одним словом, с Маковеевым Марина редко бывала сама собой, с ним надо было притворяться. Может, это не то слово — притворяться, — во всяком случае, постоянные разговоры о высоких материях — о мазке, о пейзаже, о цвете — заставляли ее все время держаться в каком-то напряжении. Казаться умной, начитанной перед мужем и перед его друзьями было порой в тягость Марине. С Олегом же все куда проще. Он не заводил разговоров о вещах возвышенных. Его интересы сводились к одному: хорошо поесть, вдоволь полежать на тахте, предаваясь лености и бог весть каким размышлениям. В обращении с Мариной Олег был ровен; не сюсюкал, не егозил перед нею, как, бывало, егозил Маковеев; о чувствах своих к ней он говорил просто, даже, пожалуй, грубовато, но после высокопарных речей Глеба такая мужская грубоватость Олега даже нравилась ей.