Прощальный ужин
Шрифт:
Однако Марина не очень-то считается с наставлениями матери и свободно переступает ее запрет.
Так было и на этот раз.
Дедушка Лева попроще Надежды Павловны. Ему можно и не выделять воскресенья. Льва Михайловича можно принять и на неделе. Он не сластена, торты и конфеты ему не нужны; и к вину дедушка Лева равнодушен. Единственное, что нужно сделать к его приходу, это навести чистоту в квартире. И не чистоту даже, а настоящую дезинфекцию. К приходу Льва Михайловича все дверные ручки должны быть тщательно протерты одеколоном, вешалка освобождена от посторонней одежды, а под нею, под вешалкой, на
Все это успела сделать Марина, придя пораньше с работы: и дверные ручки протерла, и вешалку освободила, и мокрую тряпицу для галош постлала. Правда, марганцовки в доме не нашлось, и Марина бросила к двери мокрую тряпку и побрызгала на нее побольше «тройного» одеколона — деду Леве важен запах. Если от дверных ручек, от унитаза и от раковины умывальника не пахнет одеколоном, Лев Михайлович все равно не поверит тому, что его ждали, к его приходу готовились. А что касается галош, то тут подвох небольшой: дедушка Лева продезинфицирует их дома. Он всегда так поступает. Вернувшись домой, особенно после посещения общественных мест — поликлиники, магазина, метро, — он протирает ватным тампоном, смоченным в крепком растворе марганцовки, не только обувь, но и свою грубоватую трость с серебряными монограммами.
Разумеется, что человек, так следящий за собой, не может быть неаккуратным. Если Лев Михайлович обещал прийти в девятнадцать ноль-ноль, то в указанный час можно, не дожидаясь звонка, подходить к двери и распахивать ее. И, распахнув, вы увидите выходящего из лифта старика, коренастого, крепкого, с окладистой огненно-рыжей бородой.
Этот коренастый мужчина и есть дедушка Лева.
Да, в назначенный час Марина услышала, как хлопнула дверца лифта и кто-то стал скрести ноги, вытирая их о коврик. Она открыла дверь. Лев Михайлович, вытерев галоши, перешагнул порог, поздоровался (разумеется, без рукопожатия), поводил носом и, почуяв запах одеколона, стал не спеша раздеваться. Он снял шляпу, стянул вылинявшее от времени старомодное чесучовое пальто, затем нагнулся, сдернул галоши и поставил их на влажную тряпицу, постланную Мариной.
Олег и Марина молча и выжидательно наблюдали за Львом Михайловичем. Дед окончил раздевание и повернулся к ним, спокойный, лобастый, бородатый.
Олег выступил из-за спины Марины и, щелкнув каблуками, протянул Льву Михайловичу руку.
— Здравствуйте!
— Одну минутку, молодой человек… — у деда был приятный, рокочущий бас. — Мариночка, где можно помыть руки?
Марина провела отца в ванную.
В ванной долго лилась вода; наконец вода перестала литься, дверь приоткрылась и в щелку высунулась рыжая метелка дедовой бороды.
— Мариночка, каким одеколоном вы пользуетесь?
— На полочке, папа, стоят два флакона: «тройной» и «шипр». Пожалуйста, папа, бери, какой тебе больше нравится.
Лев Михайлович смочил руки одеколоном и, вытирая их носовым платком, вышел из ванной.
— Ну, а теперь, молодой человек, — обратился он к Олегу, — рад буду познакомиться!
Олег и дедушка Лева обменялись рукопожатиями. Затем Лев Михайлович обнял дочь и приложился к ее щеке бородой. Дед не был сентиментален, он не сюсюкал с внучкой, лишь справился о ее здоровье. Марина сказала, что Наташа здорова.
Льва Михайловича
Дверь в комнату, где накрыт был стол, толкнул Олег; Лев Михайлович, державший все время наготове платок, убрал его в карман.
Застолье было на редкость тихим и чинным. Все сидели важно, с умными лицами. Изредка размеренную беседу нарушал смех Наташи, которой скучно было со взрослыми. Но Марина быстро выставила ее из-за стола. Сразу же после картофельных котлет с грибами, приготовленных с мучным соусом (любимое блюдо Льва Михайловича), она подала девочке мороженое. Быстро покончив с мороженым, Наташа ушла в свою ком-пату.
Они остались втроем.
Все располагало к спокойной беседе: окна зашторены, телевизор выключен, люстру тоже не зажигали, чтоб не вызывать у Льва Михайловича лишнего раздражения. Зажжен был лишь торшер; его придвинули вплотную к столу, и мягкий свет пятном ложился на стол, заставленный хорошей, яркой посудой.
Марина очень хотела, чтобы Олег понравился отцу. Для этого она заранее рассказала Олегу все об отце и намекнула ему, как следует вести себя со стариком и о чем лучше с ним вести разговор.
Лев Михайлович — человек почтенный. В ранней молодости, когда ему не было и двадцати лет, он служил пулеметчиком в 6-й кавдивизии. Был ранен в ногу, вылечился. После гражданской работал и учился: сначала на рабфаке, затем, после успешного окончания рабфака, в Институте красной профессуры. Перед Отечественной войной директорствовал в одном из музеев. С этим музеем семья Северцевых и была эвакуирована в Саратов. Еще там, в Саратове, под влиянием нового знакомства с одним из профессоров местного университета Лев Михайлович увлекся астрономией. После возвращения в Москву отчасти из-за болезни, а в основном из-за склок и тяжб с Надеждой Павловной Северцев был вынужден оставить директорствование. Он получал приличную пенсию, жил на даче, в тиши.
Дача у Льва Михайловича большая; Серафима, сестра Северцева, занимавшая комнату внизу, едва справлялась с уборкой и кухней. Чтобы не испытывать одиночества, Лев Михайлович решил обзавестись помощницей. Он повесил объявление о том, что-де научному работнику требуется секретарь-машинистка. «Жилплощадь предоставляется, — значилось в объявлении. — Оплата по соглашению». Было это вскоре после войны — солдаток и незамужних девушек много. На это объявление сразу же откликнулось десятка полтора женщин с приличным образованием и из хороших семей. Лев Михайлович облюбовал себе одну из них. Ее звали Людой. Он предоставил ей комнату на втором этаже по соседству со своим кабинетом, и они занялись научными изысканиями.
Севернее вставал рано. Утром, пока его милая секретарша спала, Лев Михайлович копался в саду: окучивал смородину, прореживал и поливал клубнику. Около одиннадцати, позавтракав, Лев Михайлович уединялся со своей помощницей в кабинете. Северцев диктовал секретарше главы из своего трактата о вселенной. Работа эта (правда, с некоторыми перерывами, во время которых Людмила ездила на юг, к морю) продолжалась долго, лет десять. Однако не только издательские работники, но даже и самые близкие люди, даже Серафима Михайловна, родная сестра Северцева, убиравшая кабинет, даже она не видывала рукописи. Самые близкие посвящены были лишь в суть работы, в саму идею.