Проще, чем анатомия
Шрифт:
Раиса с трудом могла представить себе кого-то, способного напугать Астахова. А про себя думала, что легче не просто со своими, а вот с такими как Оля, людьми спокойными и легкими. За их спокойствие можно держаться как за якорь. Только оставалось этого спокойства малая толика. Всего несколько дней, до того, как 19 октября в карточках передового района появилась Ишунь, а потом и “южнее Ишуни”.
Денисенко еще два дня ждал приказа на передислокацию, а на третий, с рассветом поехал в штаб дивизии. Возвратился он через полдня, три минуты проговорил
Фронт придвинулся, это было слышно очень хорошо. Единственное, что радовало - не было пока винтовочной стрельбы. Зато канонада гремела отчетливо близко.
Гусевская полуторка воротилась с прицепом - волоча на буксире “эмку”, битую страшно, без единого целого стекла, с вырванной с корнем задней дверью. В нее каким-то чудом уместилось шестеро раненых, а за рулем покалеченной машины сидел Калиниченко, тот самый санитар, что худо-бедно умел водить и управлялся недавно и с самой полуторкой, когда ее выволокли из-под моста.
– Младший сержант Гусев имеет доложить!
– шофер торопливо откозырял, вид у него был растерянный.
– Прицепом разжился. И еще шестерых подхватил.
Из пассажиров “эмки” выбраться своими ногами смогли лишь двое, остальных пришлось нести. Последним вытащили очень бледного молодого человека в треснувших, как паутиной залепленных очках. Голова у него была забинтована, правая рука на косынке, вместо шины наспех приспособлен разбитый приклад. Здоровой рукой он прижимал к себе тугой узел из плащ-палатки. “Осторожно… не разверните, - говорил он, кусая губы, пока санитары перекладывали его с сидения на носилки, - там фотоаппарат… может, пленка цела еще”.
На плащ-палатке тоже темнели кровавые пятна.
– Из Севастополя машина, - Гусев покосился на покореженный капот, - военкоры. Им в дивизию надо было… вот в полк приехали, тут и накрыло. Один был, фотограф, его сразу почти. Только до ПМП и успели. А второй вот он. Там, товарищ командир… много народу. Это я еще самых тяжелых забрал. Пришлось “эмку” на буксир брать, чтобы еще хоть кого-то уместить.
Вероятно, только судьба разбитого аппарата и пленки, еще удерживала раненого в сознании. И в предоперационной он раз за разом повторял, что обещал дать материал еще позавчера, но они два дня не могли поговорить ни с кем из командования, а редакция ждет. Это ведь тоже боевое задание.
– Пленка это… важно конечно. Мы же обещали. Но не это главное, - он вдруг с силой отстранил руки Мухиной, пытавшейся поаккуратнее разрезать на нем гимнастерку.
– Погоди! Товарищ военврач!
– он близоруко щурился и едва ли различал лица, но безошибочно угадал в Денисенко старшего, - Мне очень, очень нужно поговорить хоть с кем-то из командования! Прямо сейчас!
– Спокойно, товарищ. Поговорите, обязательно, но попозже, - отвечал тот негромко, но твердо. И обернувшись к Мухиной шепотом велел, - Морфий сейчас же!
–
– Мне нужно срочно видеть кого-нибудь из действующих частей. Командира или комиссара!
– повторил он твердым голосом и попробовал даже встать, но не хватило сил. Перепуганная Наташа подхватила его под здоровую руку: “Тише, родненький, тише…”, а он все рвался из ее рук, твердил про фотоаппарат, который надо непременно сберечь, как память о друге, как его неоконченное дело, но морфий все же начал действовать, глаза раненого затуманились. Денисенко буквально жестом, без слов показал: “Сей же час на стол!”
Тугой узел из плащ-палатки, перетянутый ремешком от планшета, так и лежал на полу, рядом с окровавленными обрезками обмундирования и вспоротыми по шву сапогами.
За окнами перевязочной висела чернильная ночь, керосиновая лампа-молния, прикрученная, чтоб не жечь зря топливо, горела над пустыми столами тусклая как лампада. Машины пока не шли. В углу, на лавке, сидя, спали привалясь друг к дружке Мухина и еще две сестры. Их решили не тревожить, хоть час продремлют, все легче. На ногах оставался начсостав - Огнев, Денисенко и Гервер, которому удалось побеседовать с раненым, хотя и недолго.
– Могу сказать одно - до штаба дивизии они так и не доехали, - Гервер был по-прежнему спокоен и точен, но голос его звучал напряженно.
– Он сказал, что отыскали только штаб полка. Командир даже обещал уделить им две минуты, но начался обстрел. Фотограф погиб. Но самое главное - по их словам, в штадив они ехали, - он раскрыл планшет и показал на карте - вот отсюда. И вот здесь их обстреляли. После этого они и отправились искать штаб полка.
– Скверно, - только и ответил Денисенко.
Комиссар молча сложил планшет. Потом очень внимательно взглянул на обоих хирургов и спросил:
– Как он?
– Скверно, - повторил Денисенко, - Рука-то ладно, не такое собирали…
– Голова?
– Череп. Мелкий осколок, внутрь пошел. Если он там повредил сосуд - то до утра не доживет.
– Недоступно?
– Туда бы и Бурденко не полез. Если до утра доживет, и эвакуация его не убьет, и потом не будет менингита в течение, скажем, недели… тогда выкарабкается. Но ни с осколком, ни с менингитом, ни с, черти б его, штадивом мы не сделаем ничего! И, чувствую, не выдержим мы его тут неделю. Когда же уже машины?..
– Минут двадцать еще, - Огнев бросил взгляд на слепое, перечеркнутое бумагой окошко, - Доехать-погрузить-вернуться…
– Точно. Чаю успеем…
Утром в штабе Гервер, прогнав сон кружкой сладкого и до черноты заваренного чая заканчивал писать, когда вошел Огнев. У всего состава медсанбата лица который день были серы и неподвижны от усталости, но комиссар, едва взглянув на него, сразу спросил:
– Все?
– Да, - ответил врач, и на какую-то секунду оба удивились невыразительности своих голосов, - Кровотечение. Все как по учебнику. Хотя бы без боли. Что писал?