Проще, чем анатомия
Шрифт:
Село действительно стало для них домом. Даже когда со смены шли на отдых, так и говорили “отбой через полчаса, идем домой”. Человеку всегда нужен если не дом, то хотя бы место, которое он может им называть. А потому быстро появились и вырезанные из газеты незатейливые бумажные кружева на полках, и ветка шиповника с красными ягодами - в старой кринке на столе. Даже ходики хозяйские, брошенные в пустой хате, снова повесили на стену, хотя отставали часы безбожно и нельзя было хотя бы примерно считать по ним время, не подводя каждый час.
Вот за этим столом, по деревенской привычке до блеска выскобленным, под старыми ходиками, неспешно отсчитывавшими минуты,
“Положение на фронте продолжает оставаться очень серьезным. После многодневных, кровопролитных боев, ценой огромных потерь немецко-фашистским войскам удалось захватить город Вязьму, - Вера запнулась, но взяла себя в руки и продолжила читать, стараясь, чтобы не очень дрожал голос.
– Ожесточенные бои идут в районе Брянска и за Орлом. Со всех этих пунктов бешеные звери Гитлера рвутся к нашей столице, к Москве.”
– К Москве?
– она взглянула на подруг поверх очков беспомощно и испуганно.
– Еще чего! Не возьмут, подавятся!
– упрямо качнула головой Лида Леонова, комсорг.
– Дай мне, Вера, - И, забрав у той газету, твердым голосом стала дочитывать сводку. От следующих же слов у Раисы потемнело в глазах:
"В течение 12 октября наши войска вели бои с противником на всем фронте, особенно ожесточенные на вяземском и брянском направлениях. После упорных многодневных боёв наши войска оставили город Брянск."
На минуту показалось, что под ногами поехали половицы. Ну нет, еще чего! Она не кисейная барышня. Кто-то прошептал за плечом: “Ой, тетя Рая…” Кажется, вот так же этим летом она стояла посреди Белых Берегов у почты, 22 июня.
Сколько уже было таких сводок: Чернигов. Киев. Орел, летом еще – Смоленск. Но всякий раз не верилось. Думалось, ну еще день, еще бой – и враг будет остановлен. Увязнет в противотанковых рвах, которые копают на подступах к городам сотни рук, запутается в колючей проволоке, получит дружный залп свинца в ненасытную глотку и остановится. Но нет, линия фронта пылала, трещала выстрелами, гремела взрывами, и двигалась. То медленно и мучительно, то рывками, от которых замирало сердце, сочась кровью, она сдвигалась на восток.
Брянск… Каким он сейчас виделся ей тихим и беззащитным. По реке Десне, прозрачной почти до самого дна, ходили, шлепая колесами, два маленьких неторопливых пароходика. Басовито гудел завод Арсенал, его гудок по утрам будил что-то давно забытое, из детства – там работал отец, когда переехали из Бежицы. Окраины тонули в садах, у каждого дома – палисадник с огненными, горько пахнущими астрами. Неизменные рыжие подсолнухи у забора. Шаткие деревянные лесенки, сбегающие по склонам к реке. Новый центр города с молодыми липами и кинотеатр «Октябрь» в бывшей церкви.
За Десной бежала по заливным лугам железная дорога, почва под ней была такой зыбкой, что под паровозом ходили ходуном шпалы. Белые Берега огибала речка Снежка, с белым песком, тоже до дна прозрачная. От электростанции через поселок тек теплый канал, где вода не остывала даже поздней осенью. Белели меж сосен корпуса больницы, ее прежняя работа, мирная. Всего этого теперь нет?
Раиса видела, как проходит война через маленькие города, оставляя зияющие пустыми проемами окон остовы домов да чернеющие на развалинах печные трубы. Неужели в ее родных местах теперь то же самое? Что сталось с теми, кто жил в поселке? Ушли с беженцами?
Она глянула читавшей через плечо. Зацепилась взглядом за заголовок "После оставления нами Брянска" и поняла, что не может разобрать ни слова, строчки расплываются.
Скрипнула и приоткрылась дверь, кто-то заглянул к ним с улицы:
– Машины идут! Кто из дневной смены еще здесь - живо! Поливанову - к Огневу.
Несмотря на плотную напряженность обстановки, Алексей Петрович чуть ли не от входа в бывший сельсовет приветствовал ее очень радостно.
– Товарищ Поливанова! Наливайте водочку и пляшите! А завтра за новой гимнастеркой!
“Мое звание”... Раиса не сразу, но сообразила, о чем речь. Она понимала, что нужно что-то ответить, по уставу ли, просто по-человечески. И не могла. Перед глазами все еще стояли скупые газетные строчки и все силы уходили на то, чтобы не разрыдаться. Командир взглянул ей в лицо:
– Рая, что ты? Что случилось?
– Немцы Брянск взяли.
– Орел, а теперь Брянск. Как все скверно-то, - он замолчал и на минуту показалось, что даже старше сделался, так залегли под глазами тени.
– Единственная вещь, которая мне в гражданской медицине так и не далась - разговоры с родственниками, - заговорил наконец товарищ профессор.
– Это твой родной город… и он теперь как пропавший без вести. И даже когда мы его освободим и отстроим, шрамы останутся. Как тот шрам от осколка на памятнике погибшим кораблям. Но нам, пока мы живы, нужно стоять на своих местах и делать свое дело, - он бережно пожал ей руку.
– Боль переплавлять в злость, а злость - в работу. Военфельдшером можно сделать больше, чем сержантом. Поэтому, все-таки собрать личный состав, сто грамм, чтоб кубики не ржавели, и завтра - за комсоставовской гимнастеркой.
Положенные по званию кубики тем же вечером отправились сначала в кружку с разбавленным спиртом, а уже потом - куда им положено. Армейскую традицию Раиса честно соблюла. И письмо брату написала, отправив тем же вечером, перед тем, как на дежурство заступать.
Но с того дня, когда в сводках прозвучало о потере Брянска, время покатилось вперед с чудовищной скоростью, как будто отсчитывали его часы с выскочившим колесом. Стрелки завертелись с устрашающей быстротой.
Газеты больше не обнадеживали, лишь призывали держаться: «Враг с бешеным упорством лезет вперед, и на некоторых участках фронта ему удается своим численным превосходством потеснить наши войска. Серьезность положения очевидна всем советским людям».
А еще через пару дней, когда уже всей кожей чувствовалось, что немцы давят и всерьез собираются прорваться в Крым, свежая сводка в газете заслонила все: «Опасность нависла над Москвой, над нашей родиной. Этой опасности прямо в глаза, как всегда, глядит советский народ».
Вопросов «что будет дальше?» никто не задавал. А работы сделалось столько, что скоро не стало ни стрельб, ни даже “вечерней школы”. Успели провести еще только два занятия, начали готовить операционных сестер, но на большее сил не хватило и оставили работать самых опытных, тех, кто еще до войны хорошо освоил инструментальные перевязки. Раису тоже. Она внезапно поймала себя на мысли, что так в чем-то даже проще: когда твоих сил едва хватает, и после смены остается свалиться и уснуть, их нет на то, чтобы оплакивать потери и страшиться неизвестности. Потому что даже написать брату хоть слово о Брянске у нее не хватило духу. Конечно, сводки сам читал наверняка. Пусть лучше знает, что Раиса в полном порядке и не волнуется за нее. Прав комиссар был на счет писем.