Проще, чем анатомия
Шрифт:
Весь день 18 октября Воронцовку поливало дождями от слабых и моросящих, до жестоких ливней со злым, пронизывающим ветром. Машины на глинистой дороге вело, словно по льду. Васильевская “полуторка” в очередной раз отказалась заводиться иначе как “с толкача”. Одно утешало - в такую погоду точно не будут бомбить. Самолеты появлялись в небе всякий раз, стоило только хоть чуть проглянуть в разрыв облаков солнцу. Враг бомбил станцию Воинки, железнодорожный узел, да так, что в Воронцовке стекла дребезжали. В садах за хатами отрыли укрытия, но в дождь их тут же заливало.
Дневная смена, отработав без передышки 12 часов, едва держалась на ногах, никому и есть не хотелась. Анне
– По стратегическим соображениям… - он рванул крючки на вороте гимнастерки, будто ему не хватало воздуха, и вскочил.
– Извините, товарищи, - пробормотал он враз севшим голосом и бегом бросился на улицу, под дождь, забыв и плащ-палатку, и фуражку, что так и осталась на столе рядом с газетой.
Испуганная Елена Николаевна взглянула на сводку:
– Товарищи! Одесса оставлена. Пишут “эвакуация войск по решению Верховного Командования…”
В покосившемся маленьком домике у сельсовета пахло дымом и спиртом. Сырые дрова в печке разгорались с трудом, в перечеркнутое накрест бумажными полосами окошко лупил дождь. Кошкин, промокший и несчастный, сидел съежившись под накинутой на плечи шинелью, грел ладони о кружку. Чаю ему налили не просто с сахаром, а еще и со спиртом, как шоковому. Когда беда пробует человека на излом, тут у каждого свой предел прочности, он и сам его до поры не знает.
Газета со сводкой обошла все руки. Перечитывали раз за разом, говорили друг другу, что мол не надо падать духом, врага остановят, но звучало это без прежней уверенности. Скорее для того, чтобы себя и товарища лишний раз ободрить. Сказано - держаться, вот и держимся.
Наконец хмурый и почти злой Астахов, который до сих пор молча пытался расколоть какое-то упрямое полено на щепки, чтобы в печи хоть что-то могло разгореться, с силой загнал в неподатливую древесину нож и обернулся к товарищу:
– Фрицев вышибут к… матери! А газету эту отдай раненым на самокрутки. Тебе сводки вообще лучше не читать. Ей богу, от того, что ты себе душу раздерешь об них, никому легче не будет. Лучше бы ты мне как тогда в Одессе по уху съездил, глядишь полегчало бы!
Кошкин только вздохнул:
– Опять палец выбью. Товарищ Денисенко мне тогда голову оторвет, и прав будет... Нашел что вспоминать. Два олуха мы с тобою были, Игорь. И все те ссоры наши - сущее же детство. Это тогда казалось, что ничего важнее нет.
– Так я и не спорю, оба хороши были. Но это тогда, а ты сейчас-то головой соображай, а то глянул сводку - и уже за сердце схватился. Важно не откуда наши отошли, а куда они идут, - Астахов обвел глазами товарищей и жестко, с нажимом произнес, - А идут к нам! Мы тут ближе всего, а немец прет недуром. Куда же еще войска-то двигать? На Кавказ что ли? Смешно, там немцев близко нет. На Балтику? Еще смешнее. Сюда они двигают, в Крым!
Видимо, эта мысль ему и самому пришла только что. Астахов с жаром, будто он сам видел перемещение армии, принялся доказывать, что никакого другого повода куда-то отводить войска от Одессы просто не может быть. “В Ставке знают, что делают! Мы же не на необитаемом острове тут в самом деле!” Для большей убедительности он принялся подкреплять свою идею какими-то схематичными построениями на столе, при помощи все того же
– А недавно говорил, что нам с тобою нужна не топография, - Кошкин слегка приободрился, но смотрел отрешенно.
– Знаешь, все равно когда думаешь о том, враг у тебя дома… Извините, товарищи. Мне надо было в руках себя держать. Иначе… совершенно недопустимо военному человеку… даже если у него беда.
– Беда у нас у всех одна, общая, Андрей Аркадьевич, - когда Гервер появился, никто и не заметил. То ли комиссар только что вошел, то ли давно уже наблюдал, как Астахов пытался наглядно показать все стратегические соображения подручными средствами.
– Да, товарищи, у всех нас сейчас одно общее горе, у всей страны. Ведь война так или иначе тронула каждого из нас. Кому-то выпало получить горькую весть о родной земле. В последние дни трое из наших товарищей узнали, что в их родные города ворвался враг. Киев. Брянск, теперь Одесса. Мы с тревогой ждем сводок, а многие - и писем с фронта. У вас, Игорь Васильевич, родные ведь тоже в армии?
– Во флоте, - Астахов кивнул.
– Оба брата. Старший - на катере. “МОшка”. Младший - на подлодке.
– Вот. У нашей уважаемой Елены Николаевны отец ушел добровольцем. У Розы Керимовны - оба сына. У товарища Огнева - тоже сын, он артиллерист, правильно?
– АИР, - ответил Алексей Петрович.
– артиллерийская инструментальная разведка. Звукометрия.
– Нам всем, товарищи, выпало нести на плечах тяжкий груз. Нести его артиллерии, морякам, летчикам, пехоте, военным врачам. У каждого этот груз свой, у каждого своя боль и своя тревога. Но для общего дела мы должны и обязаны держаться. Сохранить веру в победу может быть нелегко. Но это столь же важно, как удерживать рубежи. Да, враг нам достался сильный и жестокий. Но в Европе немец гулял как у себя дома, здесь он кровью платит за каждую пядь нашей земли. Да, сейчас враг жмет и продвигается вперед. Но придет час - и ему придется бежать без оглядки, бросая оружие и технику. Да, Одесса оставлена. Но наши войска туда вернутся. Как вернутся они в Киев, Брянск, Вязьму. На советской земле врагу не бывать!
– никогда еще Гервер не говорил так убежденно. Он вспомнил о Гражданской, как прошла она и по Крыму, и по Украине, где немцы успели тогда похозяйничать, но всем известно, чем это для них кончилось. Не будь сейчас товарищ Денисенко на дежурстве, он нашел бы что сказать. А пока важно держаться и не терять присутствие духа.
Огнев сидел, прикрыв глаза, не вслушиваясь в слова комиссара, думая о своем. Еще одно важное дело нужно сделать, срочно. Права Вера, очень права. И когда нежданная политбеседа закончилась и все разошлись, он разложил на столе письмо и снова вгляделся в четкие, почти чертежные буквы. От “Здравствуй, папа!” до “Успехов, товарищ командир!”
Второе, как ни крути, выходило более искренним. Эх, Сашка… каким простым и логичным выглядело решение в 28-м оставить тебя в Москве, у деда с бабкой, чтобы не тащить с собой в неустроенный гарнизон в Среднюю Азию. Кто б знал тогда, что десять лет не увидимся? С другой стороны, в той круговерти, которая наступила через три года, только ребенка не хватало. А когда ты прислал письмо из артиллерийского училища - показалось, что снова тринадцатый год, и снова из-за закрытых дверей отцовского кабинета доносится голос старшего брата. Ну, что ж, те несколько встреч с 38-го по 41-й были хорошими… Но все-таки так и получился ты для сына, Алексей, больше товарищ командир, чем папа.