Просто сказка...
Шрифт:
К орлу.
Орел же, заложив крылья за спину, расхаживал вокруг гнезда и, судя по вытоптанной напрочь траве, ночь далась ему нелегко.
– Ну и где вас там носит?
– едва завидев наших путешественников рявкнул он.
– Солнце уже над елями, а они и ухом не ведут. Особенно этот...
– Он воззрился на Конька. Правду сказать, солнце только едва-едва робким первым лучом окрасило небосвод.
– Государство, можно сказать, погибает, а они спят! Так все прахом пойдет, а им и горя нету!
– А ежели не секрет, - спросил Конек, - что за думу удумал?
– А то и удумал. Удумал, как царство наше богачее сделать. Ты сам
– Так ты еще за лапти три шкуры драть предложи.
– И то верно, - обрадовался орел.
– Только ты помолчи пока. Сам скажу. Потому - авторитетом пользуюсь. Не то, что этот посланник ваш финансовый.
– Так как же мы полетим на нем?
– удивленно спросил Владимир у Конька.
– У него же перья гладкие...
– Не бось раньше страха-то, у нас сервис, - отозвался орел и полез в гнездо, закопошился.
– Что мы, Никитки какие?
– А что за Никитки? Не слыхал, - заинтересованно спросил Конек.
– Уши до небес отрастил, а не слыхал, - отозвался орел.
– Вот попомните слова мои вещие. Первым русским летуном назовут. Мужик есть один сказывают. Помстилось ему во сне, что ежели крылья человеку приделать, то летать он сможет. Ума-то палата. И пошла-поехала по всей деревне-селу напасть на птицу домашнюю. Утром глянь - птица как птица, все при ней, а ввечеру - вся как есть без хвоста. Думали, грипп птичий одолел. Восплакали плачем великим. Ан нет же. Дознались-таки, кто виной всему. Хотели всем миром в оглобли взять, так Никитка заперся в хате, бочку меда пряного выставил и ждет себе. А как общество отведало да оглобли-от отставило, разговоры промеж себя пошли, он им и крикни: не замайте, мол, мужики, пух-перо ваше на дело общественское пошло. Скоро, кричит, об деревне-селе нашенской слух пойдет, по всей Руси великой. Всех созову на погляд. Ну, мужик он народ отходчивый, а тут еще и мед. Вот и решили всем миром, что ежели по всей Руси, то ладноть, можно и птицу бесхвостую потерпеть. Все бы ничего, да только он не только птицу всю как есть ободрал, бортников, и тех обидел. Все соты с пасек уволок, воск вытопить. Ну да и то ему простили, раз уж Руси слава.
Скрепил он тем воском перья, пеньковые петли приделал, чтобы руки, значит, встревать, пару-тройку раз с крыши прыгнул, приноровиться. Ему бы с печки на полати, а он с крыши. Возгордился. Мне, мол, теперь море по колено. Мужиков созвал, как и обещано было. Щас, говорит, такое устрою, ввек не забудете. И ведь устроил. К слову сказать, читал он гдей-то, грамотный бо, что в горах чем выше, тем холоднее. А раз так, потеплее оделся. Тулуп надел, порты ватные, треух, валенки, ну чисто дитя, - орел издал саркастический клекот, - любому же ясно: чем ближе к солнышку, тем теплее... Ну да ладно.
Замахал он крыльями, полетел. Мужики рты поразинули, глазам своим не верят. И тут - на тебе - валенки летят. Спали, значит. Баба шла, с коромыслом, так один ей аккурат в ведро и угодил... Разлилось все. Лаялась люто. Цельную половину дня потом с коромыслом за летуном энтим гонялась... А второй старосте
Орел опять закопошился.
– А дальше, дальше-то что было?
– донельзя заинтересованный рассказом орла спросил Конек.
Вот тебе и раз - мужик да летает, ровно твой Икар. Как тут не вспомнить картину знаменитую "Никитка - первый русский летун". А был ли он на самом деле? Говорят, был... Откроем-ка еще одного историка русского, Забелина Ивана Егоровича, "Историю города Москвы" (М., 1902). Есть у него и другие книги, знанием богатые, но о них как-нибудь в другой раз.
"В 1695 году, апреля 30 дня, закричал на Ивановской площади мужик караул и сказал за собою государево слово, и приведен был в Стрелецкий приказ и распрашиван, а в распросе сказал, что он, сделав крылья, станет летать, как журавль. По царскому указу предложение было принято.
Сделал себе крылья из слюды, истритив на это 18 рублей. Начальник Стрелецкого приказа боярин Троекуров с товарищами и с другими любопытными лицами вышел из приказа и стал смотреть, как полетит мужик. Устроив крылья, мужик по обычаю перекрестился и стал мехи надувать, хотел лететь, да не поднялся, сказал, что крылья сделал тяжелы. Боярин на него раскручинился. Мужик бил челом, чтоб ему сделать крылья иршеные (род замши), на которые издержано еще 5 рублей. И на тех не полетел. За то ему было наказанье - бить батогами, снем рубашку, а деньги на нем доправить, продав все его имущество".
Есть и еще один любопытный случай в русской истории, также связанный с попытками человека воспарить, аки птица. Как же тут и о нем не вспомянуть.
В рукописи известного русского антиквара Сулакадзева А.И., отрывки из которой были опубликованы в 1901 году в журнале "Россия" (называлась она, кстати, "О воздушном летании в России от лета 906 по Р.Х.") сказано: "1731 год. В Рязани при воеводе подьячий нерехтец Крякутной фурвин сделал как мяч большой, надул дымом поганым и вонючим, от него сделал петлю, сел в нее, и нечистая сила подняла его выше березы, и после ударила о колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался тако жив, его выгнали из города, он ушел в Москву, и хотели закопать живого или в землю или сжечь".
Будем, однако, надеяться, что все обошлось и единственным наказанием изобретателю и его изобретению стало забвение. До приблизительно 1910 года, когда интерес к авиации перестал исчерпываться способом казни изобретателей, а в одном из иностранных журналов даже была помещена копия страницы из русского журнала с рассказом о первом аэростате. Факт получил признание, и термин "фурвин" прочно вошел в обиход воздухоплавания.
До 1956 годов. Рукописью Сулакадзева заинтересовались академики и неожиданно для себя обнаружили в рукописи подчистки (ее исследовали в инфракрасном свете). А именно: первоначально вместо "нерехтец" было написано "немец", вместо "Крякутной" - "крщеной" (крещеный), вместо "фурвин" - "Фурцель". То есть, получалось, что вместо нашего родного подьячего в воздух поднялся какой-то неведомый крещеный немец Фурцель!