Просто сказка...
Шрифт:
Как стихийное божество света, Иван царевич сам или рождающиеся от него дети представляются при рождении пo колено ноги в золоте, по локоть руки в серебре, на лбу ясный месяц, по косицам мелки звезды, на затылке красно солнце.
Как божество плодородия и производительной силы вообще, царевич неразрывно связывается с героиней-невестой или супругой в одно андрогеническое целое, которого одна половина мужское проявление активной творческой силы света и тепла, олицетворенной в образе царевича, а другая половина женская пассивная восприимчивость земли, выраженная в лице героини рассказа. Вот почему и влажная стихия, относясь более к качествам и свойствам земной производительности, в особенности ярко отразила свое всемогущественное влияние на женскую дополнительную половину русского богатыря, от чего и постоянные метаморфозы наших сказочных героинь в уток, лебедей, а иногда даже и лягушек.
Главная характеристическая
Иван один, вечно покорный сын, исполняет в точности приказы отца (или тестя); он не дремлет на стороже, и не устрашается никакими трудностями и опасностями, чтобы угодить отцу, и никогда, подобно братьям, не вернется домой с предпринятого дела, не исполнивши возложенного на него поручения. Видит он от старших братьев только злобную зависть да черную измену; не только они на него постоянно клевещут и над ним насмехаются, не только обижают его в разделе и трудов, и наград, и отцовского наследства; но, загребая жар чужими руками, они изменнически завладевают его добычами, при возвращении его на родину, и пользуются его славой и его трудами. Самого же Ивана они или разрезывают на мелкие куски и разбрасывают по сырой земле, или низвергают его в мрачное безвыходное подземелье. Но правда, правда вечно торжествует: земля сама открывает выход перед невинной жертвой, разрозненные части его тела мгновенно срастаются, и братьям его настает страшный час суда и приговора. Во всем этом лежит глубокий смысл, и очевидно, что сквозь сказочную оболочку виднеется здесь сословная былина нашего земства. Здесь все аллегория: надменное чванство братьев Ивана, недоверие к нему отца, мрак подземных и каменных палат, в которых содержится наш герой вдали от вольного Божьего света, раздробление его тела на части и раскидывание их по всей земле свято-русской... все здесь имеет свое особое значение, даже самая неизвестность, в которой оставляют нас сказки о родине Ивана, что его родина вся земля Русская, почему наш герой и носит по преимуществу название сильного русского богатыря, и Баба-Яга его встречает приветом: "Доселева русского духу слыхом не слыхивала, видом не видывала, а ныне же русский дух в очах проявляется"...
Охи-вздохи, рукопожатия и объятия, похлопывания по плечу - все посыпалось как из дырявого мешка. Царевич явно рад был встретить Владимира, чего уж говорить о последнем!..
– Милости прошу к нашему шалашу, - произнес наконец Иван, могучими руками чуть не пригнув Владимира к лежащему у костра бревну.
– Давай, рассказывай, что было, пока меня не было.
– Да что было?..
– вздохнул тот и принялся рассказывать. Все без утайки поведал: как дорогу выбрал, как к Бабе Яге попал, да как урок ее выполнить обязался. И про Конька поведал, что оставил друга своего верного в полону у колдуньи, и ежели не принесет ей вещицу волшебную, съест она его, не помилует.
И только тут обратил внимание, что царевич тоже один сидит, без коня своего верного.
– Постой, постой, - удивился он.
– А как же...
– А так вот... Вишь ты, как все оно получилось, - начал повесть свою Иван-царевич.
– Проснулся я как-то рано по утру в лесу дремучем, а коня-то и нет. Сидит вместо него волчара-страшилище, зубы скалит, глаза печальные, унылый весь... "Ты уж извини, говорит, Иван-царевич, коня, говорит, твоего я съел... Не по злобе, больно кушать хотелось... Ну да ты не печалься, я тебе отслужу. Я ведь не простой волк, волшебный. Во что хочешь перекидываться умею, даром что на вид такой неказистый. Всего-то за пропитание и отслужу". Вот и скажи на милость, чего мне оставалось делать? Коня нет, сбруи тоже... Я поначалу-то засомневался. "Ты что ж, говорю, с голодухи и седло с уздечкой... того?.." "Извини, отвечает, не заметил". Поди проверь его - в самом деле съел, и свел потихоньку да продал кому?.. Раскинул я, так и эдак... В общем, ударили по рукам. Ну, я - по рукам, а он - по лапам. Да только не ударить, а дать ему надо было по этим самым лапам его!.. Мошне моей от него один только убыток и разорение. Объел начисто, а делать ничего толком не умеет. Попросил я его раз показать, как он перекидываться умеет. Подвел он меня к пню. Встал. "Смотри, говорит, сейчас лебедем белым обернусь". Подпрыгнул, перевернулся через голову - и об пень со всего маху!.. Неделю потом его отхаживал...
Чем-то донельзя знакомым повеяло на Владимира от этого рассказа. Что-то уж больно часто отлучался волк в кусты; уж не имеет ли место быть классический случай слуги двух господ?
– А как ты сюда попал?
– спросил Владимир.
– Сколько времени прошло, как мы с тобой в Подземном царстве расстались?
– Попал, - задумчиво пожевал губами царевич.
– С оказией. Орел чисто свихнулся: летает туда-сюда, народ перевозит, плату поднял, а глаза у самого шальные сделались, и все о каких-то коровах бормочет. А расстались... да дён десять прошло, не меньше.
– Как же так?..
– удивился Владимир.
– Мы же всего одну ночь у Бабы Яги провели... Да и расстались мы с тобой вроде только вчера...
– А так. Кот у нее - баюнской породы. Под его песни сколько хочешь проспать можно - и всё днём единым покажется...
В это время со стороны близко подступившего леса донеслось шевеление, кусты справа и слева одновременно распахнулись, и на поляну одновременно вышли два волка. Похожие донельзя - родная мать не отличит.
– Вот тебе, матушка, и Юрьев день, - пробормотал Иван, протирая глаза кулаками.
– Это что ж такое на белом свете делается-то, а?
А волки, некоторое время поглядев с укоризной друг на друга, поначалу потупились, а затем, бочком-бочком, придвинулись друг к другу, встали на задние лапы и, скрестив передние на манер маленьких лебедей, затянули жалостливо: "Уно бель канцоне..."
Не успели волки закончить тягуче-высоким: "Сакраменто... сакраменто...", как где-то наверху послышался шум, визгливые женские голоса: "Вот он!.. Чудо пучеглазое!.. Сачком его!.. Лови сачком!..", затем глухой удар, и на полянку, ломая ветви, с ошметками коры и шишками, сверзился филин почтенных размеров. Крепко приложившись оземь он, тем не менее, быстро вскочил, растопырил перья и, проорав вверх: "Уже погодите у меня!..", по очереди осмотрел волков и Ивана с Владимиром.
– Ишь, окаянные, чего удумали! Добра молодца сачком ловить, - обиженно заявил он.
– Не на того напали!..
– Постой-постой, - помотал головой царевич, - а ты, собственно, кто будешь? И что тут вообще происходит?..
– То есть как что?
– удивился филин, взгромоздился на пень (мгновение назад этого пня и в помине не было) и повел свой рассказ.
Впрочем, рассказчиком он оказался никудышным, да и врал чересчур, ничуть этим не смущаясь. Взяв за основу сюжет известной сказки и перекроив его на себя, не обращая внимания на тавтологию "филин - ясный сокол", он поведал, как перышко его чудесным образом оказалось у красной девицы, которая берегла его как зеницу ока в расписной шкатулочке работы гжельских (!) мастеров. Сам он (будучи, естественно, заколдованным королевичем красоты еще более неописуемой), являлся по зову девицы вечерами, проводя дневное время в, как он выразился, "наблюдении местности", или, говоря проще и по сути, сибаритствовал. Злые сестры, проведав о его ночных визитах, приняли меры к их прекращению (что, в общем-то, было вполне объяснимо - в отличие от ясного сокола все слыли мастерицами на все руки), и вставили в окошко, что на верху терема, стекло. Потерпев несколько раз неудачу вплоть до помутнения разума, филин, так чтобы слышала его суженая, заявил, что отыскать она его сможет, лишь истоптав три пары башмаков железных да истерев вчистую три посоха чугунных, в ожидании коего момента он и обитает в этом лесу, приглядывая за мавками (сиречь русалками), участвуя в строительстве и по совместительству ночным сторожем.
Неподалеку от того места, где путешественники расположились на ночлег, велось, как оказалось, строительство терема, и велось, по его словам, из рук вон, поскольку участвовали в нем в равных долях совершенно не смыслящие в архитектуре (равно и в организации) комар-пустозвон, мышь-обжора, лягушка-верхогляд, лиса-вертихвостка и какой-то волк. Предыдущее сооружение оказалось недолговечным, вследствие тех недостатков, о которых упоминалось выше, плюс разбазаривании материалов и некомпетентности руководства, выразившееся в непривлечении к работам его, филина, в качестве основного специалиста. А также по причине неожиданного вмешательства медведя, который, предложив свои услуги и принимая участие в приемке возведенного терема при испытании на прочность для случая прямого попадания ступы Бабы Яги при аварии, вдребезги разнес все сооружение... при этих словах филин глянул себе за спину и вниз... ну, в общем, сломал.
На этом филин прервал свой рассказ, видимо уставши, и, обратив благосклонный взгляд на терпеливых слушателей, осведомился свысока, а кто, собственно, они такие, и куда, собственно, путь держат. Узнав, что путь они держат к Кощею, филин-финист удержался от комментариев, а равно предложения своих услуг, и задремал, прикрыв желтые глаза.
– Ну ладно, - махнул рукой Иван, - а с этими-то что делать будем?
– кивнул он в сторону волков, смирно сидевших бок о бок со склоненными набок головами - ну чисто орел византийский.
– Звать-то хоть вас как?