Просто сказка...
Шрифт:
Добрыня, нахмурившись и морщиня губы, глядел в землю и тяжко вздыхал. Илья понимающе смотрел на него.
– Опять за старое принялся, - ни к кому не обращаясь, пробормотал Добрыня.
– Ведь сколько раз говорил ему, и выговор делал, и порицание выносил - нет, все ему неймется...
– С занесением, выговор-то?
– участливо спросил Муромец.
– А то как же! Занести-то занес, да вот только не опустил... Жалко стало, - Добрыня сжал кулак, глянул на его размер, и тут же разжал.
– Хочешь - не хочешь, а делать нечего... Придется...
– вздохнул Илья.
– К ужину не ждать?
– Не жди...
– Добрыне очевидно не хотелось
– А нут-ка, змеище поганое, выходи в чисто поле биться один на один по правилу богатырскому, заповеданному, - гаркнул Добрыня зычным голосом, да так, что с ближних дерев посыпались листья.
Из пещеры, хвостом вперед, нехотя выполз Горыныч...
Всю дорогу, а она оказалась ни короткой, ни длинной - Добрыня не произнес ни слова; только вздыхал, морщился, покашливал да поглаживал изредка рукоять меча. Смотрел прямо перед собой и весь вид его явно показывал, что ему не до разговоров. Конек держался рядышком, не отставая, но и не забегая вперед. Раньше Владимир полагал, что написанное в сказках о богатырском коне - "словно сокол летит, с горы на гору перескакивает, с холма на холм перемахивает, реки, озера и темны леса промеж ног пропускает, хвостом поля устилает" - не более чем метафора, однако, стоило им чуть (как он считал) отъехать от холма с богатырским пристанищем, да оглянуться - и не увидел он того холма... Вскоре въехали они в вековечный лес, с традиционными уже многовековыми дубами, а там и на поляну - очень большую поляну, с два футбольных поля - посреди которой возвышался холм. С пещерой. Из которой и вылез вышеупомянутый Горыныч.
Увидев его, Владимир не испугался, скорее, он испытывал чувство, сродное вспышке чувств болельщика в предчувствии неизбежного гола. Змей выглядел как-то уж очень безобидно, если не сказать - неухожено - совсем не соответствуя облику, приписываемому ему сказками. На первый взгляд, по виду походил он на не пойманное лохнесское чудовище, на второй - гребенчатого тритона, случайно пойманного Владимиром в болоте и обитавшего нынче в его аквариуме, но только длинношеего и трехголового.
– Ты бы, мил человек, тишину блюл, вишь ведь - отдыхаю. Да и то сказать, сам помысли, гомонить так будешь, либо дерева повалятся, а либо голос сорвешь, - сонно проговорила средняя голова Горыныча. Остальные две поочередно протирали лапами сонные глаза.
– Пещерка-то уж больно маленькая. Я уж мужикам и поле пахал, и сорняк жег, и чего только не делал... Обещали просторную выкопать, а поглянь - хвост снаружи. Мерзнет зимой. Как только ваш князь с ними управляется? Чего явился?
– Ты мне зубы не заговаривай - не знахарка, чай, - произнес Добрыня, непроизвольно поглаживая щеку.
– Болит, - пояснил он, отводя глаза в сторону.
– Так ты бы снадобье какое принял, али заговорил, - сочувственно произнесла средняя голова в то время как две остальные спрятались за ее шею и подозрительно задергались.
Владимиру показалось, что они смеются.
– Выходи, говорю, на битву-смертушку, - заупрямился Добрыня.
– Вот ведь заладил: выходи, выходи... Вышел уже, чай не видишь? Только где же ты, добрый молодец, средь леса чисто поле нашел? До него, почитай, верст эдак-то сто будет, а то и все двести - кто-то там их мерял, да веревка оборвалась. Хорошо же тебе, витязь, конем править, а я и летать-то уж почти не могу - старый стал.
– Ну так я тебя и здесь одолею.
– Пошто?
– А Милославу кто украл, окаянный?
– Всем взял?
– головы переглянулись, пошептались и с превеликим трудом прикрылись лапами.
– Погодь-ка. Щас, сам глянь-поглянь, - и Горыныч полез обратно в пещеру.
– Правильно говорить не "щас", а "сейчас", - поучительно заметила левая голова.
– Как был неучем, так и остался.
– Чья бы корова мычала, - неожиданно напустилась на нее правая.
– А кто книжника заморского слоп...
– Она осеклась и невинно-добрым взглядом окинула Добрыню.
– Да ты не подумай лихого, витязь, мы ведь вообще-то вегетарианцы. Так, мужички иногда побалуют скотинкой какой-никакой, а сами мы - ни-ни.
Из пещеры послышался стук сгребаемых в кучу костей, а затем возмущенный голос:
– Цыц, окаянные! Мне от вашей свиньи до сих пор тошно. И ведь цена-то ей куна в базарный день, так нет же, после того меда, что за выжег выручили, в разор пошли. Целую гривну отдали! Так еще и под Киев собрались, там, мол, ярмарка сорочинская. На людей поглядеть, себя показать... Вот и показали бы! Вас хоть телен... хоть хлебом не корми - лишь бы в кости аль в городки на резаны. А помнишь, - повернулась средняя голова к правой, - как эта, - она кивнула в сторону левой, - тебя битой ошеломила?
Наконец Горыныч выбрался из пещеры, держа в одной лапе донельзя ветхие мужские порты, а в другой зеркало в человеческий рост.
Деревянная рама сохранилась хорошо, чего нельзя было сказать о потускневшем металле, части которого, к тому же, не хватало.
– Чьих лап дело?!
– рявкнула средняя голова. Остальные потупились.
– Ладно, разберемся опосля. Звука вот только не будет, - обернулся он к Добрыне.
– Вишь, - он закинул на правую голову порты и лапой подергал вделанный в раму штырь, видом похожий на ухват.
– Сюда блюдечко надобно, да яблочко заветное. Так эти, - он грозно глянул на левую голову, - один блюдечко расколол, вдребезги, а другой яблоко сожрал. Разве ж тут убережешься? А узреть-то мы узреем. Средство волшебное имеется.
Он взял порты и с неожиданной живостью, так что не было видно лап, принялся тереть металл.
– Щас, - приговаривал он при этом, - щас.
– Надо правильно говорить "сейчас", - вновь нравоучительно отозвалась левая голова.
– Ты помолчи, когда не спрашивают, а не то...
– грозно глянула на нее средняя.
– Люди по делу пришли, а ты, понимаешь, астрологией занимаешься!
Зеркало поначалу помутнело, затем неожиданно ярко проступило изображение. Дородная дивчина, в настолько смелом сарафане, что не каждая манекенщица решилась бы в нем показаться (Добрыня поначалу отвернулся и плюнул, но затем со словами: "Не засть, не засть!" нетерпеливо-богатырски отодвинул головы Горыныча, которые, завидев непотребство и восхищенно взревев: "О-о-о!" уткнулись в зеркало) возвышалась, уперев руки в бока, над тщедушным принцем из классических фильмов-сказок. В одной руке была зажата скалка. Но стоило теперь уже царице или королеве поднять руку, зеркало затуманилось и они не увидели, чем дело кончилось.