Просто сказка...
Шрифт:
– Царевич этот заморский как увидел Милославу, - начал Горыныч, - так и влюбился по уши. Ему колдун коня деревянного смастерил, летающего... Вот ведь диво какое: одно ухо повернешь - подымается, другое - опускается, гриву погладишь - не иначе как девку какую обстриг начисто, уж больно волос мягкий -вперед летит. А за хвост дернешь - так и спать можно, сам домой донесет. Вот он, не соврать, каждую ночь и летал к ней в терем. А уж сколько раз к князю ходил руки просить, не счесть. Но тот ни в какую. Сам рассуди: принц этот как свататься, так дары богатые тащит, совсем королевство свое разорил, уже хотел было на соседнее войной податься, дела поправить, казну пополнить, да кто-то ему ко мне путь поведал. Вот, мол, имеется специалист невест таскать. А я что, горец какой? Отказался. Ну дак он и привез меду. Пошли на рыбалку, на зорьку
– раздумчиво добавил Змей после некоторого молчания.
Некоторое время Добрыня тупо глядел в зеркало, а затем, вдруг выхватив меч, гаркнул голосом богатырским:
– Ах же ты, сводник трехголовый, жизнь человеку испортил! Нет тебе пощады, давай биться один на один!
– А ты покричи, покричи. Нут-ка! Нас сам князь Владимир рукой своей в Красную книгу записал. На вече вон ступай, там и дери глотку. Можешь и на кулачки - не обижусь. Молод ишшо, а туда же... Поучился бы уму-разуму у старших. Меч-то, небось, кладенец? Вот и полож где взял. Не перечь, а то как ошеломлю хвостом - в землю уйдешь. Вместе с конем... Так вот.
– У кого ж поучиться-то?
– грозно спросил Добрыня.
– Ты ж грамотея заморского того...
– Да врут все люди!
– заорал Горыныч так, что трава приникла к земле. И сейчас же, отведя глаза, потупился.
– Так не со зла ведь. Обмишурился. С кем не бывает. Да и то сказать, немчина ведь, а кабы свой... Разве ж возможно?.. А биться...
Он разинул все три пасти, вдохнул полной грудью и... натужно закашлял.
– Сам-то я уже не очень пламя пускать, - объяснил он, утирая поочередно всем головам выступившие слезы, - а огонь греческий кончился. Вот и простудился, насморк. Так давай-ка мы лучше того...
– Чаво?
– насупился Добрыня.
– Чаво-чаво, расчавокался тут. Этот с тобой?
– кивнул он.
– Так пошто молчит? В чем надобность?
– обратился он к Владимиру.
Тот растерялся.
– Да так, собственно, ни в чем...
– Ну и ступай себе, раз ни в чем. А мы с тобой, Добрынюшка, пойдем - отведаем меда. Надо ж лечиться... Посидим, за жизнь потолкуем, глядишь, и распря решиться.
– А мед-то у тебя чей?
– вопросил Добрыня, почесав шелом.
– Да не волнуйся ты, мужики местные делали. Не на базаре, не обманут.
– Ну разве что ковшик...
– протянул богатырь.
– Но затем, я от слова своего не отступаю, биться будем.
– Будем, будем. Пошли.
И они скрылись в пещере.
– Что ж теперь будет?
– спросил Владимир.
– А что будет, что будет, да ничего не будет, - отозвался Конек.
– Посидят, погуторят, выйдут биться один на один. У Змея тут преимущество, как-никак головы-то три. Побратаются, уж в который раз, да в село ближайшее, на кулачки. Раскатают по бревнышку пару-другую изб - и спать. Мужики тому и рады. Они, как проснутся, винятся перед обществом. Добрыня, он на все руки дока, избы ставит, печи кладет - любо-дорого посмотреть, лучше прежних, сто лет простоят. Горыныч же стадо пасет, ни один волк, али там медведь, не шелохнутся - за версту обходят. Огороды пашет, сорняки, делянки выжигает, жука колорадского со свеклы собирает, плодоножку там, медведку выкапывает. Коротко сказать, по хозяйству повинность несет. Ох уж и работа у них на пару спорится - все в руках-лапах горит. Мужики им и подряд предлагали, и девок красных, но они ни в какую - отработали свое, били обществу челом за обиду нанесенную, и восвояси. Пустое все это. Давай-ка лучше ночлег искать, вишь - негостеприимны мы тут.
– А как же Милослава?
– недоуменно спросил Владимир.
– А что Милослава? Может, она уже в терем отчий вернулась. А может, замуж выскочила. Ни при чем здесь Горыныч...
Настало время узнать поподробнее и о третьем богатыре - Добрыне свет Никитиче. А поможет нам в этом Всеволод Федорович Миллер, его труд "Экскурсы в область русского эпоса", вышедший в 1892 г.
"что
Свидетельства летописи о Добрыне производят то впечатление, что он всю жизнь верой и правдой служил своему племяннику и воспитаннику. Согласно с этим и былевой Добрыня преимущественно перед другими изображается служилым богатырем при Владимире. Былины нередко говорят об его долгой и, притом, придворной службе, которая находится в связи с его природным "вежеством". Три года он стольничал, три года харешничал, три года чашничал. Часто князь накидывает на него службу: собирать дани, отвозить дани, выручать князеву племянницу и т.д., часто и сам Добрыня вызывается охотою исполнить поручение, от которого отказываются другие богатыри. Словом, если внимательно просмотреть былевые факты, то получается впечатление, что Добрыня между всеми богатырями самый близкий к князю и его семье, всего чаще исполняющий личные поручения и Владимира, и Опраксии, отличающийся не только силой и храбростью, но и дипломатическими способностями.
...тем не менее, Н.П. Квашнин-Самарин, тщательно отыскивающий в нашем эпосе исторические отголоски, приходит к заключению, что "Добрыня, дядя Владимира, общего ничего с богатырем не имеет. Он старик, а Добрыня былин - вечный юноша; сходны только имя и то, что оба - современники Владимира". В виду такого несходства почтенный исследователь отыскивает в летописи другой оригинал для былевого Добрыни. "Должен был, - говорит он, - существовать другой какой-нибудь герой XI в., которого былины воспели под именем Добрыни. Кто же он был? Поищем в Никоновской летописи: "Лето 1004: того жь лета Андриха Добрянкова храбраго отравою окормиша свои его люди". Вот наше искомое. Певцы очень легко могли переделать Андриха Добрянкова в Добрянку Андриховича, а потом трудное отчество было заменено Никитичем, и Добрянку смешали с богатырем Добрыней". Не говоря уже о ничем не мотивированном допущении искажения имени, к сожалению, об этом Андрихе Добрянковиче мы ровно ничего не знаем, кроме факта его насильственной смерти, а соображения Квашнина-Самарина о том, какого он мог бы быть происхождения (чешского или русского), не могут восполнить для нас летописный пробел".
Приют они нашли в не дальнем селе. Мужик, едва услышав о приезде Добрыни на предмет "воспитания" Горыныча, уж и не знал, куда посадить-положить дорогих гостей, чем потчевать. Пока наши путешественники утоляли голод, гостеприимный хозяин ужом вертелся на лавке, а как только спровадил их на сеновал отдыхать (они так решили сами), тут же помчался с радостно вестью по соседним домам.
Что же касается старцев, сообщил он прежде чем исчезнуть, то "вам к Анемподисту надобно, непременно к Анемподисту. Он у них самый знающий". А на вопрос Конька, как его отыскать, махнул рукой, уже скрываясь за дверью, мол, сами найдете, невелика хитрость.
Прошло совсем мало времени, а деревня уже радостно гудела, словно растревоженный улей. Воспитание действительно состоялось, но в соседнем селении, и тут выяснилось, насколько наши путешественники оказались предусмотрительны: народ, будучи в крайне разочарованном состоянии, собравшись на сходку, единодушно порешил надавать по шее "этим самозванцам", а заодно отослать к соседям посольство, потому как налицо имелось явное недоразумение. Впрочем, прислушиваясь к крикам, доносившимся с сельской площади, Владимир и Конек, без труда догадавшись, к чему склоняется дело, потихоньку выбрались из сарая и тихо-тихо исчезли с глаз долой, благо до Киева, по уверениям Конька, оставалось совсем немного.