Протопоп Аввакум и начало Раскола

Паскаль Пьер

Иову было дано откровение о будущем, но он стал действовать и рассуждать и практически, что показывает, что он столько же полагался на Провидение, сколько и на свой реалистический и практический ум. Он подумал о том, что он уже стар и что верующих по-старому священников недостаточно. Подумал он соответственно и о том, что архиепископ Тверской Иоасаф был посвящен в августе 1657 года, то есть до церковного собора и, следовательно, получил сан священника до Никона; он охотно, подумал Иов, стал бы осуществлять и проводить старые обряды, а священство, дарованное им, было бы вполне действительным. Иов направил к нему своего близкого человека, мирянина, с просьбой посвятить его в сан. Архиерей ведь не мог быть ожесточенным новатором: он был, главным образом, великим строителем [1617] . Он дал свое согласие. С той поры преемственность священства, казалось, была упрочена. Но постепенно гонение распространялось все более: в 1672 году Иов, в сопровождении большого количества монахов, послушников и верующих, взял посох странника и ушел [1618] – на этот раз к казакам. На небольшой речке Чир, в пятидесяти верстах от ее слияния с Доном и в трехстах от Черкасс, он основал новый скит с церковью во имя Покрова; под покровительством казацких властей это иноческое поселение долго процветало: в начале 1677 года там насчитывалось двадцать монахов и более тридцати послушников.

1617

Первухин. О тверских иерархах. С. 78 и след. Иоасаф умер в конце 1675 года.

1618

По Нифонту, их было сто тридцать человек (Описание документов и дел, хранящихся в архиве Св. Прав. Синода. II. 2. С. 474. № 1152). По Нафанаилу, десять монахов и несколько послушников (ДАИ. XII. С. 235. № 17).

Слава

о старце Иове уже широко распространилась в Москве, и эта слава все больше увеличивалась вплоть до самой его кончины в 1680 году [1619] . Она-то и привлекла на Дон других беглецов: попа Савелия и двух ино ков, которые к 1676 году обосновались невдалеке от устья Хопра, а также попа Пафнутия, который к 1678 году основал скит на реке Цымле. Две колонии старообрядцев существовали также на Белой Калитве, недалеко от слияния обеих рек [1620] . Старообрядческие общины Дона заставят о себе говорить до конца XVII века.

1619

О жизни Иова известно главным образом из «Истории о бегствующем священстве» Ивана Алексеева, произведению, написанному уже много позднее, в 1755 году, но по многочисленным свидетельствам, тщательно собранным автором. Оно было напечатано Тихонравовым в «Летописях русской литературы» (IV. Отд. 3. С. 53–69) и Субботиным в журнале «Братское слово» (1889. I. С. 429 и след.) См так же: Смирнов. Внутренние вопросы. С. CVIII–CIX. Об Иове см. также: Дружинин. Раскол на Дону. С. 69–73.

1620

Дружинин. Раскол на Дону. С. 79–80.

Для гонимых было еще одно направление, по которому они могли искать спасения, то были знаменитые брянские и карачевские леса на юго-западе. Там и был основан Милеевский скит, где в 1676 г. настоятелем был некий Досифей. Самые смелые из проповедников старой веры порой выходили из лесов, чтобы появиться в Белеве или Калуге. Многие же шли дальше, к Стародубью. Это лесистая местность находилась на границе с Польшей и была завоевана Русью в 1654 году, заселялась она всякого рода беглецами из той и другой страны. Район этот пользовался как бы своего рода фактической автономией. Первые старообрядцы появились там в местечке по названию Понуровка в 1667 году; в 1670 году село Азаровка было в основном заселено ими; затем заселилась и слобода Демьянки; те, кто уже в 1676 году находились в Стародубье, пришли из Москвы по приглашению полковника Гавриила Дащенко. Архиепископ Лазарь Баранович, которому область подчинялась в церковно-административном отношении, был человеком веротерпимым: тогда как повсюду старые книги преследовали, он в 1677 году заставил вернуть жителям Демьянки отнятые у них прежде книги. Поэтому-то, вероятно, в 1678 году Козма, приходской священник церкви Всех Святых на Кулишках, и оставил Москву, направляясь на юго-запад и взяв с собой человек двадцать прихожан. Эта новая колония обосновалась в Понуровке. В Замишево, на самую границу, пришел из Белева поп Стефан. Ни Козма, ни Стефан не считали, впрочем, возможным привезти из своих церквей антиминсы, так как антиминсы освящались всегда для точно указанного престола и их нельзя было переносить. В Стародубье же не было церкви. Божественная служба совершалась в избах, а так как литургию служить не могли, то довольствовались Преждеосвященными Дарами, сохранившимися у обоих попов [1621] .

1621

Главные источники по истории раскола в Стародубье следующие: Алексеев И. История о бегствующем священстве; Лилеев. Новые материалы для истории раскола на Ветке и в Стародубье; Лилеев. Из истории раскола на Ветке и в Стародубье (уточнения в рецензии Голубева: ЧОИДР. 1898. II. Смесь. С. 1–35). Хронология заселения старообрядцами этой области, тем не менее, остается неясной (Смирнов. Внутренние вопросы. С. XX–XXII; ЧОИДР. 1898. II). Район Пскова и Новгорода также будет новым центром старообрядчества, но ничто не дает возможности найти там следы деятельности какого-нибудь Варлаама либо Ивана Дементьева (Смирнов. Внутренние вопросы. С. XVI–XVII). [Последние архивные разыскания позволяют обнаружить такие следы. См.: Румянцева В. С. Народное антицерковное движение в России в XVII веке. М., 1986. С. 188–197, 227–242. – Прим. ред.]

III

Темницы и узники: Трифилий, Авраамий, Морозова и Урусова

Таким образом, старая вера оставалась живой и крепкой. Теряя преданных ей верующих в одном месте, она их находила в другом. Из глубины тюрем взывала она к вновь обращенным.

В течении многих лет жил в Москве в Симоновом монастыре весьма известный монах по имени Трифилий. Уже до 1666 года он написал сочинение против новых книг, которое осталось неизвестным, поскольку оно попало в руки игумена Феоктиста [1622] , того самого, что обучил и духовно воспитал инокиню Меланию и представил ее Морозовой; как будто он руководил и Анной Амосовной. Он был настолько неоспоримым авторитетом среди верующих, что Морозова в 1669 г. сердилась на детей Аввакума, когда те порицали его и его учеников [1623] . Великое гонение 1670 года его не пощадило: он был заключен в Кирилло-Белозерский монастырь, в зловонную тюрьму под башней, в которой никто не мог выдержать более трех дней. Он уже пробыл там год. Слава его еще возросла… Говорили, что он все время боролся со злыми духами, но благодаря помощи сил небесных побеждал их [1624] . После этого его участь несколько улучшилась. Во всяком случае, его келья стала местом стечения паломников. Авраамий называет в числе отцов и исповедников веры и его имя. Приходили к нему за советом издалека, считали, что он обладает особыми духовными силами. Однажды в то время, как несколько боярских детей из Москвы беседовали с ним, посланцы из Курженской пустыни принесли ему запечатанное письмо. Не вскрывая его, он сразу же ответил, что все, что было напечатано при пяти первых патриархах, было одинаково хорошо и истинно. Вопрос же, предложенный ему, был точно следующий: что нужно думать о книгах патриарха Иосифа? Его учение по этому вопросу совпадало с учением Аввакума, так же как и с учением одного весьма известного его ученика, находившегося еще на свободе в Москве, – отца Иоасафа. Таким образом наладилось почти постоянное общение между Кирилло-Белозерским монастырем и Москвой [1625] .

1622

Материалы. I. С. 331. № 42.

1623

Барское. С. 37: 14–18.

1624

Там же. С. 156–157.

1625

О Трифилии нам известно очень мало. Биография, имеющаяся в «Винограде Российском» (гл. 40), требует подтверждения. Но сообщение о совете с ним по существу правдоподобно.

Даже в Москве не удалось полностью изолировать Авраамия. Юная дочь воеводы Замятни Леонтьева Евдокия была целиком предана новообрядческой вере и без всяких зазрений совести посещала церковную службу как в своем приходе, так и в Новодевичьем монастыре. Ее отец умер, надлежащим образом напутствованный от официальной церкви, даже принявший иноческий чин, и она находила большое утешение в воспоминании об этой христианской кончине. Но вскоре она узнала от одной служанки, чья сестра находилась в услужении у княгини Пелагеи Григорьевны, вдовы князя Петра Волконского, что некий портной по имени Иосиф, человек «безмерно искусный и духовный», часто посещает слуг этого дома, проповедуя им пост и молитву, и что чтение его вызывает слезы. Евдокия сейчас же послала за Иосифом: она заказала ему сшить ей верхнюю одежду. Он заходил к ней три или четыре раза и говорил о старце Авраамии, заключенном в Мстиславском дворе; она подробно расспросила его об этом «духовном муже» и в заключение решила послать к нему с милостыней, чтобы он поминал ее отца. Иосиф спросил тогда, как напутствовали ее отца. – «Прихоцкой священник причащал по-нынешнему, как мы и все причащаемся» – «Во что де будет Бог поставит, а нынече де на просвирах печать переменена». При высказанном сомнении девушка залилась слезами. С той поры она стала переписываться с Авраамием: «Досточтимый и святой отче, помолись за отца моего. Да простит ему Господь. Да оповестит он нас, получила ли покой его душа, хотя и не получила настоящего святого причастия. Вся моя надежда на тебя (…) ибо душа его, клянусь, мне дороже своей…» Сама она уже была обращена. И по некоторым выражениям ее письма видно, что она обратила к своей вере также и свою семью: свою мать Марию и брата Федора. Вскоре же она стала восторженной поклонницей старой веры, преданной ей всем сердцем: «Ведай, достойный и святой отче, я доверила свою грешную душу твоей святости; как ты повелишь, так я и сделаю, ибо ты воспитал множество учеников (…) И ныне я молю вас, святые и достойные отцы, скажите мне, в чем нуждаетесь, в пище либо в чем ином, во имя любви ко Господу».

Таким-то образом вербовались новообращенные, путями потаенными и неведомыми, но бесчисленными. В данном случае новообращенная не оказалась счастливой: были обнаружены

ее взаимоотношения с Авраамием, ее записки были перехвачены, она предстала перед органами церковной власти, дала себя убедить в том, что исправленные Требники были предпочтительнее старых и признала свои ошибки [1626] . Но даже из своего заточения Авраамий, по-видимому, продолжал до последней минуты направлять и наставлять верующих. Он обращался с посланиями «к отцем и братиям, купно и сестрам о Христе» [1627] , к своим духовным дочерям Феодосии Морозовой и Евдокии Прокопьевне и к другим набожным женщинам [1628] , к одному другу Божьему [1629] , отвечая на их вопросы о приходе антихриста. Он записал для своих друзей рассказ о своем аресте и о возмутительных обстоятельствах своего допроса [1630] . Он составил очень длинную челобитную царю, которая, впрочем, скорее предназначалась не ему, а служила целям религиозной пропаганды: в этом послании он рассказывал о чудесах в Пустозерске, о бедствиях, которые навлекла на себя Русь новшествами Никона, а также возвращался к ранее обсуждавшимся вопросам: об изменениях в Символе веры, о крестном знамении, об аллилуие и Исусовой молитве, о четырех– и осьмиконечном кресте, о посохе со змеями и о зверином числе 666 [1631] . Он закончил большую книгу, которую назвал «Христианоопасный щит веры»; в книге было сорок шесть глав, и иные из них были очень пространны [1632] . Авраамий, если не говорить о его идее об антихристе, уже появившемся на Руси, и возможно, в образе Никона, кстати, весьма робко высказанной, не был творцом-созидателем; он пережевывал избитые доводы, в его манере писать не было оригинальности. В литературе он открывает собой плеяду подобных компиляторов, «сборники» которых в течение более чем двух столетий будут подогревать веру и жажду знаний старообрядцев, чтобы затем лишь попасть на равнодушные полки больших библиотек. Но своим убежденным словом, своей искренностью, неуязвимой твердостью, мягкостью и здравым смыслом, а равно всюду им распространяемым преклонением перед пустозерскими отцами и, наконец, своим мученичеством он приобрел подлинно огромную силу воздействия.

1626

Все это дело было опубликовано Барсковым (Барсков. С. 71–78; см. также с. 326–328). Оно относится к концу 1670–1671 году. Евдокия была представлена ко двору в то же время, что и Наталья Нарышкина (Забелин. Домашний быт русских цариц. С. 260).

1627

Материалы. VII. С. 386–433 (между 12 августа и 1 сентября 1670 года).

1628

Смирнов. Внутренние вопросы. С. 08–016 (1671 г.).

1629

Материалы. VII. С. 417–426.

1630

Там же. С. 386–416.

1631

Там же. С. 259 (1671 г.). Челобитная эта была напечатана впервые Е. Е. Замысловским (ЛЗАК. 1877. VI. Отд. II. С. 21–129). О писаниях Авраамия см.: Смирнов. Внутренние вопросы. С. LXXI–LXXIV.

1632

Материалы. VII. С. 1–258. Этот сборник (ГИМ. Синодальное собр. № 641) описан Субботиным: Материалы. VII. С. V–XXIV.

Действительно, и в Москве, перед лицом упорного сопротивления сторонников старой веры, применяемые до сих пор поблажки прекратились. Даже лица, высоко стоявшие на иерархической лестнице, не были в безопасности. В доме боярина Салтыкова взяли его дворецкого Исаию: его пытали на дыбе и огнем и сожгли за городом [1633] . Молодого Ивана Хованского секли розгами [1634] .

Авраамий в течение 1670 и 1671 годов подвергался строжайшим допросам, многочисленным перемещениям и притеснениям без числа: однажды хитрый митрополит Павел, в бешенстве от того, что не мог сломить его упорство, дернул его за бороду и надавал ему пощечин. 13 августа 1670 года его лишили сана, остригли и предали гражданскому суду. Извлекли его из тюрьмы лишь для того, чтобы в начале 1672 года предать сожжению на костре на Болотной площади [1635] .

1633

Дворецкий Исаия упоминается в челобитной Авраамия 1671 года; см. также: Житие. Л. 249, 264; РИБ. Т. 39. Стб. 249, 419.

1634

Житие. Л. 249.

1635

Материалы. VII. С. 386–389, 393, 394, 412–416; Барсков. С. 315–316. Аввакуму было известно о казни Авраамия, когда он писал свое Житие (Житие. Л. 254 об., 264), с другой стороны, это случилось «два года спустя после повешения Федора» (Там же. Л 254 об., 264).

Боярыню Морозову не беспокоили в течение всего 1670 года, несмотря на ее деятельность и ее связь с пустозерскими ссыльными, с одной стороны, и с Авраамием, с другой стороны. Ее положение при дворе было выгодным для московской общины, но угнетало ее мужественную душу. Наконец, 6 декабря она добилась у игумена Досифея столь долго вымаливаемого ею монашеского пострига [1636] . Теперь она более чем когда-либо подчинилась руководству инокини Мелании и уже окончательно распростилась с миром антихриста. 22 января 1671 года она, ссылаясь на болезнь ног, отказалась выполнять свои обязанности при бракосочетании царя с Натальей Нарышкиной. Алексей прекрасно понял, что она считала его впавшим в ересь. В конце лета он через различных посланцев, между прочим, через ее шурина Урусова, посоветовал ей подчиниться, чтобы не навлечь на себя большого несчастья. Она ответила, что предпочитает смерть, и при каждом случае исповедовала свою веру. В это тревожное время ее сестра княгиня Евдокия ее почти не оставляла. 14 ноября она отпустила пятерых странствующих монахинь, которым давала приют; Евдокия, предупрежденная мужем, что в тот день за ней, без сомнения, придут, оставалась у нее до самой ночи. И тут Иоаким, архимандрит Чудова монастыря, и Иларион Иванов ворвались к ней со своим отрядом и стали допрашивать Феодору (она приняла это имя при постриге) и ее сестру. Они оставались непоколебимыми. Ксения Ивановна и Анна Соболева, одни оставшиеся в хоромах (те, кому наиболее угрожала опасность, ушли в надежные места), последовали их примеру.

1636

Дата 6 декабря сохранена преданием (Русская старина. 1908. Октябрь. С. 684). Житие боярыни Морозовой (Материалы. VIII. С. 154–156), описывающее ее пострижение, довольно правдоподобно относит это к 1670 году, незадолго до ее отказа присутствовать на бракосочетании царя.

Затем на глазах у сына на Феодору, как и на ее сестру, надели цепи и через день их отнесли – поскольку они отказывались идти сами – в Чудов монастырь. Сначала митрополит Павел старался взять их лаской: он указывал Морозовой на красоту ее сына, просил, чтобы она сжалилась над ним, не разоряла своего дома. «Нет, – гордо возражала она, – меня не соблазняй, я обрела правду, а что касается сына, то я живу не для него, а для Христа!» Тогда Иоаким ожесточился больше других. Спор продолжался всю ночь, с двух часов до десяти утра. На рассвете на сестер надели тяжелые цепи и разлучили их. Феодора, пока ее тащили в подворье Псково-Печерского монастыря, гремела своими цепями и демонстрировала двоеперстие, надеясь, что ее увидит царь, когда ее поведут мимо дворца. Евдокия, заключенная в Алексеевском монастыре, представлялась мертвой, когда монахини, следуя полученному приказанию, хотели ее вести на церковную службу: «Не хочу я молиться с вами!» – кричала она со своих носилок. Несколько позже Мария Данилова, бежавшая из столицы, была арестована на Дону и привезена в Москву: она показала себя достойной своих подруг и была заключена в подвал Стрелецкого приказа.

В то время как его мать находилась в тюрьме, юный Иван заболел с горя и, несмотря на помощь придворных врачей, вскоре умер. Один поп, сторонник никоновских новшеств, сообщил об этом Морозовой, как о каре Божией. Царь повелел конфисковать ее поместья, раздать ее лошадей и продать ее драгоценности. Ее братьев Федора и Алексея удалили, послав чуть не в ссылку одного в Чугуев, другого в Рыбинск.

Однако и находясь в заключении, Морозова не прерывала сношений с внешним миром. Ее навещали ее две верные служанки Анна Амосовна и Стефания. Ее дядя Михаил Ртищев неоднократно беседовал с ней через окно. «Я восхищаюсь твоей стойкостью, – говорил он. – Только одно меня смущает: не знаю, за правду ли вы страдаете». Подворье Псково-Печерского монастыря стало своего рода местом паломничества: боярыни приезжали туда в возках, простой народ валил валом. Шли поглядеть на вдову боярина Морозова, которую на носилках несли в церковь [1637] . Феодоре посчастливилось однажды причаститься из рук иеромонаха Иова. Переодетый в гражданское платье, Иов пробрался в ее камеру с помощью стрельца [1638] .

1637

Сенсация в Москве была такова, что иностранец Рейтенфельс упоминает о ней в своих мемуарах (ЧОИДР. 1906. III. С. 171).

1638

Материалы. VIII. С. 154–175. (Житие Морозовой). Иов, в это время, очевидно, был в Москве случайно, на пути в Льгов на Дону.