Прозрение. Том 2
Шрифт:
— Не суди строго, мальчик. И… Иди-ка поспи!
Регент поднялся. Видя, что ноги мои тяжелеют всё больше, а глаза закрываются, протянул руку.
Так он и довёл меня до дома Айяны — как ребёнка, за руку.
Спал я поначалу крепко, но пришли дети, улеглись на меня, и я проснулся. Да и вообще я плохо сплю при дневном свете.
Два месяца…
Почему и Колин, и Линнервальд говорили именно о двух месяцах?
Я потряс мокрой головой, прогоняя остатки сонного оцепенения. Так или иначе, но и два месяца тоже нужно суметь
Поднял глаза и увидел на полянке возле клумбы Лиину с корзиной детского белья. Выстирала она его, разумеется, не руками, но дезинфицировать предпочитала ультрафиолетом.
Лиину отселили на время этих «домашних саммитов», но вешать бельё она пришла на любимое место.
Солнце засияло ореолом вокруг пушистой, чуть рыжеватой головки, когда она потянулась вверх, пришпиливая к верёвке детские рубашки и трусики.
Я вытер рукавом лицо и залюбовался девушкой.
Спрятавшись за углом дома, я наблюдал, как Лиина сгибается и распрямляется над корзиной с мокрым бельём. Как поднимается её грудь, натягивая тонкое платье…
Странно было ощущать себя подглядывающим мальчишкой. Таким, кто сам не понимает ещё, чего он хочет. Но я-то — понимал?
Я помнил её маленькие грудки, её шёлковую кожу. Словно и не она скользила по моему телу, а дождевые капли растекались по груди и бёдрам.
Лиина была такой настоящей: сильной и слабой, скованной, но открывающейся на каждое движение, узкой, но не боящейся измениться.
Я сам не заметил, как закусил до боли губу и…
— Разрешите обратиться, господин капитан!
Ничто не может спасти идиота, рявкнувшего вот так над ухом, кроме многолетней солдатской выучки.
Тут главное сдержать рефлексы и не ударить сразу.
Я облизал прокушенную губу и, досчитав до десяти, обернулся.
Это был Брен, кто же ещё. Я старательно избегал его, и вот свершилось.
Губу щипало. Я сорвал листок придорожника. Пожевал. Сплюнул горький зелёный сок.
Брен побледнел до синевы и дышал, как загнанная лошадь. По шее он не получил, рефлексы-то я сдержал. Но тень взметнулась во мне, и братишке врезало по мозгам.
А вот не надо подкрадываться к замечтавшемуся начальству.
Я сделал над собой усилие и улыбнулся. Брен не оценил — он с сипением глотал воздух.
Не привык, понимаешь, к болезненности перемен настроения своего новоиспечённого капитана, не понимал, чем взбесил.
Оттого он и не узнавал меня. Его «Агжей» был простым и понятным местечковым сумасбродом и драчуном. А я теперь монстр даже по меркам Экзотики.
Резкий, непредсказуемый, болезненный при перепадах настроения, сильный своей неучёностью и отсутствием корысти. Грата.
Эх, братец… Я отдал тебе то, что мог хотеть сам, чего тебе ещё от меня надо?
Брен силился раскрыть рот, борясь с тем давящим ощущением, которое я когда-то ловил от Дьюпа.
Только на Юге я узнал, что истники называют это «пресс». Давление чужого эго. Пренеприятная штука, пока не привыкнешь.
Ну, давай же, щенок? Что ты боишься спросить? Страшный я, да?
— Долго смотреть будешь,
Женская фигурка исчезла, словно птица, спугнутая выстрелом. Интересно, у Лиины есть крылья, если она способна вот так, как птица?..
— Господин капитан, не могли бы… Бы вы… Вы…бы…
Я обернулся к Брену, и даже эта словесная икота иссякла.
Пришлось замкнуть ярость, крутануть её, рассеивая и освобождая мозг. Иначе мы тут до ночи протелимся.
— Спрашивай! — буркнул я, как это делал обычно Колин: одновременно с разрешением говорить, словно бы захлопывая дверь перед моим любопытным носом.
— Господин капитан… — Брен переминался с ноги на ногу, решив вытоптать на задах дома весь газон. — Р-разрешите…
Он во всю изображал любителя устава — вытянулся и жрал меня глазами (и как не подавится?). Только ноги не могли устоять на месте.
Вот рявкну сейчас, и кто-то штаны намочит. И поделом. Не надо ко мне подкрадываться!
Но я снова сдержался и выдавил:
— Разрешаю.
— Я, господин капитан… То есть… разрешите узнать, чем я провинился?!
Всё. Он выдохнул и весь словно ослаб. Значит, это и был тот вопрос, который привёл его сюда.
Провинился? Что вдруг за блажь?
Я демонстративно пожал плечами:
— По моей информации, ничем особенным, кроме идиотских вопросов не вовремя, вы за последнее время не отличились. Что у вас за проблемы?
Брен захлопал ресницами: он силился понять мою фразу и не мог.
Что там говорил Линнервальд? Исполнительные и тупые? Отвага и слабоумие?
Я вздохнул и переформулировал вопрос:
— Почему вы полагаете, что провинились?
Парень просветлел лицом.
— Капитан Келли сообщил, что моё наказание на Кьясне продлено на условные две недели. — Брен замялся, но всё-таки решил продолжать, потому что всё это время я усиленно делал доброе лицо и преуспел. — Господин капитан, я понимаю, что не имел права вступать в контакт с населением Джанги, тем более оказывать кому-либо медицинскую помощь. Но я наказан здесь достаточно. Жизнь при храме… она…. — Брен снова взглянул мне в лицо, и, поощряемый моей улыбкой, выпалил: —…Она ужасающа! Эти люди совсем ничего не знают о нормах поведения в социуме, господин капитан! Они ведут себя странно, говорят странные вещи. Они целуются у всех на виду, говорят, что морали совсем никакой нет!.. — Брен старательно хлопал ресницами. — Да и водиться с детьми я не умею. Это мука, господин капитан. Если вы считаете, что я недостаточно наказан за самодеятельность…
Я завис.
Поднял голову.
Птица опять появилась за клумбой, теперь уже без корзины.
Я плохо, очень плохо читаю по женским лицам. Могу более-менее определять страх, гнев, удивление…
Но сейчас я, кажется, не ошибался. Лиина смотрела на меня так, что я даже качнулся ей навстречу.
Боги беспамятные! Я дурак, кретин, идиот!
— Господин капитан?..
— С тобой я потом поговорю!
Брен отшатнулся, а я перемахнул бочку, потом клумбу и застыл в шаге от подавшихся ко мне острых грудок.