Прозрение. Том 2

Бэд Кристиан

Пока я прикидывал, куда лучше забраться — в кусты под окном или на чердак, Линнервальд вышел на крыльцо.

— Давай-ка побеседуем, как племянник с дядей, по-простому? — предложил он и повёл меня в сад.

Там регент сел напротив меня и, разумеется, принялся допрашивать. Я и не помнил столько о своём детстве, сколько он из меня вытянул.

Родня, местность, привычки, страхи, радости, сны. Мои и окружающих. Особенно регента интересовал покойный Душка — Клэбэ фон Айвин.

Линнервальд выспрашивал о поместье фон Айвинов, которое располагалось рядом с

нашей фермой. Как и где мы встречались, сколько раз я видел старшего фон Айвина, сколько — младшего?

Пропуская мимо ушей мои невнятные ответы, он снова и снова задавал вопросы, меняя порядок, словесный антураж, делая отступления на другие темы, но неизменно возвращаясь к узловым точкам.

Разговор мне здорово надоел, я мотал головой, как лошадь, которую достают мухи, но вырваться от регента умения не имел: тот удерживал моё сознание мягко, но плотно, не оставляя никакой свободы манёвра.

— Насколько далеко было поместье от вашей фермы?

— Километров десять-двенадцать.

— Десять или двенадцать?

— Не помню.

— Десять с половиной? Больше?

— Возможно.

— Одиннадцать?

— Да… Нет. Нет, больше. Подростком я ходил не меньше шести-семи кэмэ в час, мы измеряли в школе. До поместья идти было почти два часа. У отца как-то сломался электрокар, и он посылал меня пешком, передать какие-то бумаги в конверте. Был сырой сезон, хуги откочевали. А другой опасности у нас нет. Хуги — такие твари летучие. Они…

— Ты разговаривал со старшим фон Айвином? — перебил регент. Отвлекаться от темы заданного вопроса он позволял только себе.

— Конечно, я же возил туда мясо и молоко.

— О чём вы говорили?

— Обычно я отдавал продукты кухарке, но иногда он выходил и спрашивал, здоров ли отец. Я отвечал, что здоров.

— Ещё о чём?

— Ещё о погоде, об урожае.

— Он расспрашивал тебя о твоей жизни, играх, интересах?

— Не помню, кажется, нет.

— Задавал личные вопросы?

— Один раз он меня спросил, нравится ли мне в школе, и когда я не нашёлся, что ответить — засмеялся.

— Тебе нравилось?

— Нет.

— Это было почему-либо странно?

— Пожалуй, да. Одноклассникам нравилось. Бывали нелюбимые предметы, но мало кто не выносил школу вообще.

— А кто именно НЕ выносил? — Линнервальд прилипал к любой мелочи, как свежая сосновая смола.

Я щелчком сбил с кителя соринку.

— Ну, не знаю, наверное, откровенно асоциальные ребята. Из нашего класса забрали одного в соцприёмник, но я плохо был с ним знаком. Мы все приезжали в школу издалека, с разных ферм, хорошо знали друг друга только те, кто жил в городском интернате. Но на нашей ферме было много малышни: я, Брен, две двоюродные сестры… И отец возил нас в школу каждый день. У него был старый кар, иногда он ломался и мы занимались по сети, через дэп. Отец всё время бурчал, что лучше бы мы жили при интернате. Но…

— Что ты вспомнил? — оживился Линнервальд.

Я вздохнул. Разговор был похож на переливание крови от одного вампира другому.

— Как-то отец посетовал за завтраком, что утомительно

возить нас каждый раз, можно было бы оставлять в интернате хотя бы до выходных, но мама шикнула на него и сказала, что цены на продукты неустойчивы, а поездки — это его долговременный кредит. Тогда я подумал, что она имеет в виду наше образование…

— А сейчас ты что подумал?

— А сейчас вспомнил, что и старший фон Айвин как-то намекал в разговоре на эти поездки в школу. Мне почему-то показалось сейчас… — Я замялся.

— Что это он платил твоему отцу за то, чтобы вас возили в школу? — спросил Линнервальд, сдерживая улыбку.

— Ну, вроде того, хоть и звучит это странно.

Я нахмурился: воспоминание засело, царапая, но не поддаваясь.

— А что в этом странного? — Линнервальд показал белоснежную полоску зубов. — Фон Айвин-старший являлся давним агентом нашего любимого дядюшки, и был приставлен наблюдать за тобой, заботиться, не привлекая внимания. Утилизаторская система образования и без того тяжела для людей с неотягощённым геномом, он делал всё, чтобы ты больше времени проводил на ферме.

— Как это?! — растерялся я. Вот это, называется, поговорили! — Какого вдруг Хэда обо мне заботился фон Айвин?! Что значит — с неотягощённым?!

— Империя слишком долго шла по пути искусственного отбора членов своего сообщества, — сдержанно рассмеялся моему недоумению регент. — Они отбрасывали варианты генетического разнообразия, раз за разом отбирая простых, понятных и послушных членов. Таких, как большинство твоих бойцов: исполнительных, честных, аккуратных, а главное, подчиняющихся старшему по званию, потому что «так надо». Твой геном иной, у тебя было больше вариаций возможных форм поведения. Скорее всего, это то, что называют сбоем системы, случайностью. Но и родство с Домом Аметиста тоже сыграло свою роль.

Линнервальд посмотрел на Ареду, висящую в небе, как сияющий шарик.

Я ощутил усталость. Он пытал меня часа два, но вымотался я так, словно не спал несколько суток.

— Иди, — кивнул регент, не поворачивая головы. — Отдыхай. Я позабочусь о том, чтобы оформить все бумаги в ближайшие два месяца.

Опять два месяца.

— Какие бу…? — растерялся я окончательно.

— Как бы там ни было, твоя кровь родственна нашему дому. Я буду настаивать на узаконивании твоей генетической линии и официальном введении тебя в Дом. Это не даст тебе прав наследования, но интерес к твоим генам Имэ, скорее всего, потеряет. Ему нужен конструктор для опытов, а не внесённый в реестр вариант генома.

Я помолчал, переваривая.

Потом осторожно спросил:

— Но как же фон Айвин мог быть шпионом Гендепа, если он был шпионом Имэ?

— Старший фон Айвин, скорее всего, был чем-то обязан уважаемому дяде, а младший… — Регент помедлил, сдвинул брови, демонстрируя нежелание продолжать тему, но ответил: — Младший был, видимо, разоблачён вместе с отцом, и спас свою жизнь путём обновления хозяина. Потому он и ненавидел тебя. Считал, что ты сломал отцу карьеру.

Я поморщился, и Линнервальд покачал головой: