Прозрение. Том 2
Шрифт:
Заглянул Рос, помахал Данни и, заметив сопящую Камалу на руках у Лиины, спросил шёпотом:
— Ты летишь или как? Меня Дара послала, сказала, что…
Он задумчиво уставился на мою ногу, всё ещё поглаживающую ногу Лиины.
Никакие разговоры не смогли оторвать меня от этого приятного занятия. И даже сидящая на ноге, как на качелях, Пуговица.
— Ну… Раз сам пришёл — с тобой и полетим, — улыбнулась Данини. И погладила меня по носу: — Закрой рот, солдат, бабочки налетят.
Я почесал
— Стой! А как же Дарайя? Она же тоже вмешивалась.
— Сначала она вышла из храма, солдат. — Данни фыркнула, сдерживая смех. — Полюбила вот этого, смуглого, — она указала на Роса. — И вышла. А потом уже полетела с вами.
Эйнитка развернулась на пятках и направилась к дверям. И Рос, пожав плечами на мой недоуменный взгляд, утопал за ней.
Значит, это не Дарайя его соблазнила, а он её?
Ну, пилот, ну, хэдов сын… А ведь какой тихий был, сроду в увольнительных по борделям не бегал.
И у него же вроде семья есть? Надо проверить, а то непорядок это…
Вот, значит, как у эйнитов бывает… Проводящие не вмешиваются, пока они служат Матери. Но они вольны выйти из Храма. И тогда обидчика не спасёт никто.
Дара снесла с орбиты два тяжёлых крейсера и расфигачила их над землёй так, что только радиоактивное пятно осталось, да и то мы зачистили.
А я-то думал, что слухи про «не трогать эйнитов» — сродни суеверию, а оказывается, их реально «без перчаток лучше не трогать».
Дарайя была в храме далеко не самым крупным хищником.
Век живи, да.
Ночь мы с Лииной провели в траве за домом. Чтобы она не замёрзла, я принёс туда два пледа и растянул над нами домагнитку. И самую шуструю мошкару отгоняет, и чуть-чуть держит температуру.
Потом мы уснули. Потом проснулись и ещё повалялись в траве.
Потом Лиина ушла кормить Камалу, я подремал. Она пришла и…
Когда солнце взошло, она уже просто сидела у меня на коленях. Мы не разговаривали — зачем?
Разговор — неудачная форма молчания. Он рождается, когда без слов ты ещё не умеешь чего-то понять.
Я знал, что у Лиины какая-то сложная судьба, знал, что Брену тут ничего не перепало, бедняге. А остальное мне казалось сейчас неважным.
Эйнитка тоже ничего не спрашивала. Она могла расспросить обо мне девчонок. Да и раньше, когда я тут жил пару месяцев, меня постоянно терзала вопросами местная молодёжь. Наверное, Лиина уже знала обо мне всё, что хотела.
Молчали мы долго. Может, мы так просидели полдня.
Камала ползала по пледу и удобряла то его, то траву. Потом уснула.
Старшие дети играли в соседних кустах в прятки, пока не пришла Айяна и не увела их на реку.
А мы всё сидели.
Колина я увидел раньше,
Лиина подхватила Камалу и ящерицей скользнула в цветы, напоследок коснувшись губами моей шеи.
Я поднялся.
Колин кивнул, предлагая пойти за ним. Я видел, куда он меня зовёт — за заборчиком на задах храма под маскировочной сеткой «просыпалась» шлюпка, «капитанская» двоечка.
Реактор шлюпки уже пульсировал, пуская разводы по броне: навигационная машина начала тестировать системы жизнеобеспечения.
Я оглянулся на Колина: «Куда?»
Ощутил исходящее от него тщательно замаскированное неудовольствие: «После».
Пожал плечами.
Сел, прижавшись к шлюпочному боку. Знал, что система «видит» меня и опознает как «своего».
Колин опустился рядом, тоже коснувшись хемопластика спиной. Наши спины соединились в пространстве через толстый слой живой хемопластиковой брони и слились в нашем личном времени. Иного времени нет — только время биологического наблюдателя, так нас учили.
«Помнишь ещё?» — молча, спросил он.
«Наизусть долбил. Мне тогда плохо давалась физика…»
— Пространственная? — спросил он вслух и сунул в рот травинку.
— Она, родная, — согласился я, и тут же в памяти всплыло вызубренное когда-то: «Вселенная имеет форму стаэдра — бесконечной пространственной фигуры, каждую условную единицу времени погружающейся в самую себя».
«Понимаешь теперь?» — снова спросил он, продолжая жевать травинку.
«Наверное», — откликнулся я раньше, чем успел раскрыть рот.
Любое движение лицевых мускулов, глаз, ритм дыхания — всё складывалось для меня теперь в звук. И я понимал, что и Колин вот так же читает моё лицо.
Нет, это оказалось не чтение мыслей, слова собирались из картинок того, что я видел. Наверное, я давно был готов к этому, но умение пришло только сейчас.
— Знаешь, — сказал я вслух, — раньше я не мог представить, как это — Вселенная длится бесконечно и бесконечно же погружается в себя. И длится из самой себя. А сейчас кажется, что всё просто. Как детский шарик на ёлке в День колонизации.
— Новый год, — сказал Колин вслух.
«?» — подумал я.
— Тот праздник, что у нас называют Днём колонизации, на Земле назывался Новый год, — пояснил он задумчиво, в этот раз даже не взглянув на меня. Короткие вопросы можно ощутить, не вглядываясь. Они словно толчок, импульс.
Ёлка, надо же… Но я устремился сознанием не в детство или на далёкую Землю, а в тот день, когда Колин шагнул в пустоту на корабле Имэ.
Это и был для меня «новый год», некая точка моего личного отсчёта, только я это не сразу понял.